— Какой у меня есть выбор, Трилби? Либо так, либо мы теряем все! Ты этого хочешь для нашей семьи? Речь не только о деньгах, нас ждет позор начинать с нуля. Унижение, когда Ди Санто оставят нас без гроша. Никакого колледжа для Тесс и Бэмби, никакой школы гостиничного бизнеса для Серафины. Нам придется продать дом, уволить всех работников. Этого ты добиваешься?

— Н-нет, — заикаюсь я. — Конечно, нет.

Он встает и нависает над столом. Папа никогда не поднимал на нас руку, но одного его взгляда всегда было достаточно, чтобы мы вели себя как надо.

— Видимо, я действительно старшая, — бормочу я. И, конечно же, девственница.

— Дело не только в этом. — Папа кладет обе ладони на стол и наклоняется ко мне. — Твои сестры… они не такие выносливые, как ты.

Я сглатываю. Это давно уже не так, но моя семья упорно отказывается это признавать, или хотя бы заметить.

— С учетом моих связей я ожидал, что каждая из вас выйдет за человека из семьи, но из всех четырех только ты способна справиться с доном. Особенно с таким, как Саверо Ди Санто. — Папа тяжело вздыхает и откидывается в кресле. — Может, ты даже хорошо на него повлияешь.

Я с трудом сдерживаю желание возразить.

— Точнее сказать, я на это рассчитываю. — Он смотрит прямо в глаза, пронзительно. — Саверо нужно хоть какое-то подобие контроля. Иначе я всерьез опасаюсь за жителей Нью-Йорка.

Сердце замирает и начинает биться едва-едва, как будто само его существование поставили под вопрос.

— Я понимаю, что все это тяжело переварить. Иди отдохни. Завтра тебя ему представят.

Кровь окончательно отливает от лица.

— Завтра?

— После похорон.

— Но… мы же не собирались идти на похороны.

Церковь, выбранная для церемонии, слишком мала, чтобы вместить всю семью Джанни, капо, солдат и союзников, поэтому всех, кто не связан с мафией напрямую, отправили наблюдать за процессией с улицы.

— Теперь собираемся, — говорит папа с таким видом, будто наконец-то добился желаемого, но теперь не знает, рад ли этому на самом деле. — Нас посадят внутри, рядом с капо Джанни и их семьями. Это огромная честь.

Груз ответственности сжимает грудную клетку.

— У меня остался только один вопрос.

— Спрашивай.

Я поднимаю взгляд, ресницы отяжелели.

— Почему ты вообще думаешь, что я справлюсь?

Он тяжело вздыхает и меняет позу в кресле, потом наконец по-настоящему смотрит на меня.

— До того как умерла мама, в тебе было столько огня. Ты никогда не вела себя плохо, но ты была смелой, дерзкой, сильной. А после ее смерти… ты словно спряталась. На моих глазах стала уменьшенной версией самой себя.

Он наклоняется вперед, опираясь предплечьями о стол между нами.

— Я хочу снова увидеть ту бесстрашную, яркую девочку. Я знаю, она все еще в тебе, Трилби. Но ни я, ни Алли, ни твои сестры… никто из нас не смог ее вернуть. А я так хочу, чтобы ты прожила большую, насыщенную жизнь, родная. Может, Саверо именно тот человек, кто поможет тебе вытащить ее наружу.

Когда я сглатываю, в горле становится как будто из картона, поэтому я просто киваю и встаю на дрожащие ноги. Когда я отвечаю, мой голос превращается в шепот.

— Конечно, папа. Я не подведу.

Трилби

Черная краска разбрызгивается по холсту, как дождь. Если наклонить голову и прищуриться, она напоминает шквал пуль.

Выхода нет.

Оно пробралось даже в мое искусство.

Образы, что преследуют меня каждую ночь, рано или поздно должны были прорваться в мои картины. Это было неизбежно. Я бы отдала все за одну спокойную ночь, такую, когда я не просыпаюсь от страха, без судорожных вдохов, без этого чувства, будто сна не было вовсе, потому что сны вытянули из меня все силы.

Вчера я отказалась от снотворного, которое предложила Сера, еще одно доказательство того, что она знает о моих измотанных ночах больше, чем делает вид. Я просто не хотела проснуться еще более разбитой, чем обычно. Но после того, как папа сообщил, что я выхожу замуж за одного из Ди Санто, кошмары стали еще мрачнее, еще разрушительнее. Так что, похоже, шутка надо мной удалась.

Я бросаю кисть в банку и сажусь за туалетный столик. Пока растушевываю хайлайтер на скулах, что-то блестит в углу глаза. Я открываю шкатулку с балериной, которую мама подарила мне в детстве, и достаю заколку, которую обычно надеваю лишь раз в год. Россыпи кристаллов сверкают в ладони, будто отблеск света в этом сером море.

Я помню, как впервые увидела эту заколку в маминых волосах. Это была их с папой десятая годовщина свадьбы. Они собирались на ужин, а нас с Серой оставили на попечение папиной сестры, тети Аллегры. Мне было шесть лет. Я умоляла маму разрешить мне когда-нибудь надеть ее. Помню, как она смеялась. Не знаю, действительно ли ее смех звучал как серебряные колокольчики на ветру, но я запомнила его именно так.

Я уже спала, когда они вернулись домой, но утром, едва открыв глаза, первым делом увидела на подушке россыпь кристаллов. Я сжала заколку в своей маленькой ладошке и прижала к сердцу. Тогда, и до сих пор, это была самая дорогая вещь, что у меня есть.

Я подхватываю волосы с одной стороны и закрепляю их заколкой как раз в тот момент, когда раздается звонок в дверь.

Мне не нужно много времени, чтобы дойти до входа. Квартира у меня крошечная, но большего мне и не надо. Ее переоборудовали из гаража, примыкающего к основному дому, незадолго до маминой смерти. Я тогда устроила настоящую истерику, потому что хотела перебраться туда и пережить утрату в одиночестве, и папа просто не смог мне отказать. К тому же это означало, что когда Аллегра переехала к нам, чтобы заботиться о нас с сестрами, она могла занять мою прежнюю комнату.

В отличие от большинства итальянок в нашей общине, Аллегра никогда не выходила замуж и не заводила детей. Зато она всегда была заботливой тетей, пусть и со своей своеобразной манерой проявлять любовь.

Как только я открываю дверь, Аллегра влетает мимо меня, презрительно кривит губу, при виде моего костюма для рисования и размахивая парой отвратительных туфель, которые с видом победителя бросает на пол в моей спальне.

— Трилби, умоляю, переодень этот мешок. Мы выходим через пять минут.

Я делаю глубокий вдох, чтобы собраться, и снимаю перепачканный краской комбинезон.

— И надень вот это. — Она указывает на туфли и раздраженно фыркает. — Сейчас совсем не время появляться с эффектным опозданием.

Я приподнимаю бровь и бросаю взгляд на бежевые туфельки на низком каблуке. Ни о каком эффекте тут речи быть не может. Только опоздание.

— Я не горю желанием выходить замуж за мафию, — ворчу я, нехотя просовывая ноги в эти уродские туфли.

Она с дерганым движением затягивает ремешок слишком туго.

— Милая, ты выходишь замуж не за мафию. Ты выходишь замуж за одного мужчину.

— Один мужчина, который заодно возглавляет самую крупную криминальную семью Нью-Йорка. — От одной только мысли меня передергивает. Парадоксально, но факт: я, человек, который терпеть не может насилие в любых его проявлениях, теперь должна выйти замуж, возможно, за самый его яркий источник к востоку от Чикаго.

— Ну же, Трилби. — Ее голос натянут, и я понимаю, что начинаю испытывать ее терпение. — Если закидываешь сеть в этом районе, рано или поздно вытащишь кого-нибудь из "семьи".

— Он немного больше, чем просто кто-нибудь, — бурчу я.

Аллегра сверлит меня взглядом, и сочувствие на ее лице медленно превращается в усталую безысходность.

— Мы живем в современном Нью-Йорке, а твой отец — один из самых надежных людей семьи. Брак с мужчиной из Ди Санто был практически предрешен. А выйти замуж за самого дона — это высшая честь.

— И смертный приговор заодно, — добавляю я себе под нос.

— Перестань драматизировать, — отрезает Аллегра, скрещивая руки на груди и выразительно кивая в сторону туфель. — Посмотри на них, ну ведь не такие уж они и страшные, правда?