Не чувствуя себя в безопасности, мы попросили выделить нам охрану и, благодаря распоряжениям генерала Хомутова, в настоящее время всё выглядит мирно и спокойно».

Так написал об этом мой брат.

Следует отметить в связи с ним, что в конце семилетней войны, когда Анджей находился в Дрездене, супруга наследного принца, старшего сына Августа III, неоднократно просила его передавать нашей семье различные любезности от её имени, а также предложения безусловной поддержки и покровительства — как только смерть Августа III или смерть Брюля позволят ей и её мужу поступать согласно их симпатиям. Взамен наша семья должна была помочь им осуществить их виды на корону Польши. Ответы моего брата, предварительно согласованные с нами, всегда были уклончивыми.

Брат покинул Саксонию ещё до смерти Августа III; вскоре после этого курфюрст, старший сын покойного короля, действительно предпринял попытку наследовать отцу в Польше, а его супруга добивалась того же исподволь, частным образом.

С этой целью в Варшаву был послан камергер Ностиц. Помимо прочего, саксонский двор имел в виду предложить мне немалую сумму денег и дать множество различных других обещаний, чтобы отвратить меня от соперничества в этом вопросе. Советник Шмидт, которому это было непосредственно поручено, сам смеялся над таким заданием, но все саксонские проекты были перечёркнуты ветряной оспой, в одночасье унёсшей курфюрста, а за то, чтобы признать наследником одного из его братьев не пожелал взяться никто...

Вступление русских войск в Польшу, хоть и мотивированное (об этом сказано выше), было представлено гетманом Браницким и всеми, кто держал его сторону, как незаконное насилие. Посол Франции, маркиз де Польми, открыто выразил своё несогласие со вступлением войск России, покинув Варшаву 11 июня 1764 года, после сцены, подробности которой можно уяснить себе из нижеследующих документов.

Копия письма князя Любиенского, примаса Польши, герцогу де Прален.

«Я имею честь направить к вашей светлости господина Длуски, польского дворянина, капитана драгун, состоящего на службе республики, и рекомендовать его вам; я доверяю ему передать вамэтот пакет, содержимое которого имеет для меня значение исключительное.

Как мне стало известно, маркиз де Польми, бывший послом его величества в Польше, намерен опубликовать отчёт о своём последнем визите ко мне. Если верно то, что мне сообщили, отчёт этот не соответствует фактам, имевшим место в действительности.

Глубочайшее уважение к его величеству, испытываемое мною, долг, к которому обязывает меня занимаемый мною пост, и, главное, истина настоятельно побуждают меня разъяснить все обстоятельства, с этим связанные.

Я надеюсь, при этом, встретить со стороны вашего сиятельства столь свойственные вам справедливость и мудрость. Взывая к ним, а также к прерогативам вашего звания, я прошу вас вручить его величеству письмо, которое я взял на себя смелость ему написать.

Письмо, вместе с описанием того, что же произошло на самом деле, приложено к этой депеше.

Мне остаётся лишь пожелать себе получить как можно быстрее благоприятный ответ и надеяться, что вы останетесь и впредь уверенным в самых почтительных чувствах, в которых я пребываю, и прочая...

9 июня 1764».

Копия письма князя примаса королю Франции от 9 июня 1764.

«Моё глубочайшее уважение к вашему величеству столь же известно, сколь и соответствует действительности. Опасаясь, как бы ложные инсинуации не исказили в глазах вашего величества факты, я спешу, Сир, представить вам прилагаемый достоверный отчёт, который и повергаю к вашим стопам вместе с безграничным почтением, в коем я пребываю — и прочая, и прочая...

Владислав Любиенский, примас».

Отчёт о подлинных фактах, имевших место во время визита, нанесённого князю примасу Польши 7 июня 1764 года маркизом де Польми бывшим послом его величества.

«Невзирая на то, что после кончины его величества короля Польши, маркиз де Польми, посол Франции, возвратившись из Дрездена в Варшаву, оказался здесь единственным официально аккредитованным иностранным дипломатом, не вручившим князю примасу новых верительных грамот — для него и республики; невзирая на то, что маркиз выражал перед различными персонами чувства, которые никак не могли прийтись по душе нации, чьим горячим желанием является удержать во время этого междуцарствия спокойствие в стране; невзирая также на то, что в беседах, которые маркиз вёл с князем примасом, он совершенно напрасно пытался выразить недоверие его канцлеру (что не могло не быть весьма чувствительным для князя), а с другой стороны, оказался связанным общей позицией с теми, чьим намерением было расшатать устои республики; невзирая, наконец, на то, что маркиз длительное время распускал по Варшаве слухи об отзыве его французским двором по той причине, что король Франции не одобряет предпринимаемых республикой шагов и даже не желает признавать её республикой — невзирая на всё это, князь примас продолжал оказывать маркизу де Польми внимание, соответствовавшее его рангу посла.

Что же касается до г-на маркиза, то он, прекрасно зная, что во время сейма князь примас непрерывно занят и вынужден, поэтому отступая от общепринятых норм, просить всех послов, и маркиза в том числе, выяснять предварительно время, когда они могли бы быть приняты, в случае, если у них возникнет необходимость обсудить что-либо, чтобы вести беседу с наибольшими упорствами и чтобы им могло бы быть оказано внимание, соответствующее содержанию беседы, — зная всё это, маркиз де Польми прибыл к князю примасу в четверг 7 июня 1764, вместе с господином Генненом, резидентом Франции, совершенно неожиданно.

У князя примаса они застали многих сенаторов и дворян, излагавших князю каждый своё дело, но, тем не менее, князь принял маркиза надлежащим образом — насколько ему позволяла сделать это обстановка.

Князь провёл маркиза в кабинет, где он обычно принимает иностранных послов; за ними туда последовали вельможи, находившиеся у князя в тот момент.

Боли в седалищном нерве помешали князю сесть. Остался стоять и маркиз, первым взявший слово, и заявивший, что король, его господин, узнал о существующем в республике расколе и, в связи с этим, повелел ему возвратиться во Францию и отсутствовать в Польше всё время междуцарствия, ибо король не считает пристойным для своего посла выполнять обязанности дипломата при одной из партий, а не при законных органах республики. В подтверждение своих слов маркиз вытащил из кармана депешу, полученную им от своего двора, и прочёл из неё несколько слов — помимо прочего, там было сказано и о русских войсках.

Заключив из этого, что маркиз де Польми не признает авторитета республики и даже самого её существования, подтверждённого законно и свободно избранным сеймом, реальным главой которого был князь примас (позиция посла не могла не оскорбить и всех членов сейма, многие из которых присутствовали при беседе), князь счёл уместным ответить, что он огорчён тем, что не сможет впредь оказывать внимание г-ну послу и свидетельствовать в его лице должное уважение королю Франции. Ещё более задевает его то обстоятельство, сказал далее князь, что господин посол его величества считает невозможным своё здесь представительство исключительно потому, что не хочет признать законным и полновластным авторитет республики — это-то и является самым тяжким для неё оскорблением, равно, как и величайшей по отношению к ней несправедливостью. Разумеется, господин маркиз волен, выполняя приказ, покинуть Варшаву, вероятно, и господин резидент (князь указал на господина Геннена) последует его примеру...

На это маркиз ответил:

— Он тоже уедет, когда получит соответствующий приказ.

Тогда присутствовавший при этой сцене князь Чарторыйский, воевода Руси, заметил:

— Будем надеяться, что когда его величество проинформируют более точно, его отношение к республике станет более благоприятным.

Маркиз возразил: