Станислав Понятовский-старший, отец Станислава-Августа, был, судя по всему, одной из наиболее заметных среди польского дворянства первой половины восемнадцатого века фигур. Европейски образованный, талантливый, деятельный, на редкость простой в общении, прекрасно владевший пером, он не только верно служил Польше и Литве на нескольких весьма ответственных постах — именно служил, а не занимал эти посты, как это бывало сплошь да рядом в те времена, — но и был широко, и с самой лучшей стороны, известен в Европе. Во Франции — прежде всего. Вольтер не случайно встречался с ним, и переписывался с ним, и так высоко оценил его в своей «Истории Карла XII»[1].
Характеризуя Станислава Понятовского-старшего сто лет спустя после его смерти, польский историк М. Бобржинский писал: «Выдав свою сестру Констанцию за Станислава Понятовского, они (князья Чарторыйские — В.С.) сумели привлечь на свою сторону этого необыкновенного человека, который, начав рядовым шляхтичем, приобрёл высокое положение на службе Карла XII, а потом, перешедши на сторону Августа II в качестве мазовецкого воеводы и коронного главнокомандующего, сделался одной из первых политических сил»[2]. М. Бобржинский упоминает и о «знаменитом сочинении» Понятовского-старшего «Письмо польского шляхтича», где изложены основные требования политической программы партии Чарторыйских-Понятовских — введение сильного правления и уничтожение «золотой свободы» — то есть, знаменитого liberum veto, доставившего Станиславу-Августу, судя по «Мемуарам», столько неприятностей и хлопот. Перу Понятовского-старшего принадлежит, как полагают, и книжка «Замечания польского дворянина к «Истории Карла XII» господина де Вольтера», вышедшая в 1741 году в Гааге на французском языке.
Пятеро сыновей этого человека все прожили достойно свой век — и все верно служили интересам Польши, даже за её рубежами. О самом старшем сыне, обер-камергере, достаточно пишется в «Мемуарах»; обратим лишь внимание на то, что он в молодости служил во французской армии. Немало сделал для своей страны брат мемуариста Анджей, хоть он и стал генералом австрийской службы. Младший из братьев, Михал Понятовский, был в 1784 году избран последним примасом Речи Посполитой, а десять лет спустя покончил с собой, видя поражение восстания Костюшко.
Племянник автора мемуаров, Юзеф Понятовский командовал польской повстанческой армией в 1792 году; Костюшко был вначале одним из его сподвижников. В 1812 году Ю. Понятовский возглавил польский корпус, влившийся в состав армии Наполеона — он как бы продолжил связи своего отца-камергера, но, главным образом, своего деда с Францией. Юзеф Понятовский отличился в битве при Лейпциге (1813) и получил за это звание маршала Франции, но, прикрывая отступление французской армии, утонул тогда же в реке Эльстере...
С точки зрения многих поляков, как раз Станислав-Август послужил своей родине менее успешно, чем другие члены его семьи. И при жизни, и долгие годы после смерти, он подвергался яростным упрёкам в русофильстве, его считали едва ли не главным виновником раздела Польши, ненавидели за это — и не скрывали своей ненависти. Не случайно, конечно, во второй части «Мемуаров» автор то и дело оправдывается перед потомками и особенно тщательно собирает разного рода свидетельства, способные раскрыть подлинную подоплёку событий, навлёкших на него гнев нации, служение которой он, как и его отец, считал главным делом своей жизни.
Допуская, что в известной мере эти упрёки были обоснованными, следует, вместе с тем, отметить, что в Польше, на протяжении минувших столетий, всегда были люди, способные более досконально, скрупулёзно, тщательно разобраться в ситуации. Они придерживались иной точки зрения, оценивая то, что успел сделать Станислав-Август в бытность свою королём.
Тот же М. Бобржинcкий, говоря уже не об отце Понятовского, а о нём самом, отмечает, что ещё до вступления на престол Станислав-Август приобрёл «более широкий политический взгляд на печальное положение Польши». То был фактор несомненно немаловажный, не считаться с которым — невозможно.
«Подчинённость его России и её царице, — пишет Бобржинский, — была у него не только следствием привычки и сердечных отношений, но в не меньшей мере проистекала из того убеждения, что это единственное средство, способное спасти страну от погибели и дать ей возможность внутреннего возрождения. Тотчас по вступлении на престол, Станислав-Август приступил к успешной деятельности, стремясь поднять страну в духовном и экономическом отношениях. Были основаны монетный двор, оружейная и литейная фабрики, а так называемая кадетская школа, открытая в Варшаве в 1765 году, сделалась заведением, из которого выходили не только офицеры, получившие специальное образование, но также и граждане трезво мыслящие, с незапятнанной репутацией, приученные к политической дисциплине».
И — далее: «Страна медленно, но верно поднималась. Слабая и бессильная ещё во внешних отношениях, она принимала вид современного благоустроенного государства. Усиливалось земледелие, появлялись торговля и промышленность. усиливалось, при посредничестве варшавских банкиров, денежное обращение, основывались фабрики (Тизенгауз в Литве), разрабатывались рудники (железные), создалась торговая черноморская компания, на собственных кораблях отправлявшая польский хлеб на Запад. Несколько лет спокойствия и порядка заживили старые раны и направили страну на путь материального благосостояния и богатства»[3].
К сожалению, сам Понятовский в «Мемуарах» этой стороны своей деятельности совершенно не касается; подробные описания разного рода и уровня политических интриг слишком часто заслоняют там всё остальное, хотя именно успехи экономического, а также культурного развития страны дают возможность оценить деятельность короля по иному.
В деле культурного возрождения Польши им было тоже сделано не так уж и мало. В том же 1765 году, что и кадетская школа, в Варшаве впервые открылся Национальный польский театр — любопытное совпадение, не правда ли? Благодаря всемерному поощрению лично королём искусств и литературы, в Польше возникла новая литературная волна, названная, по словам М. Бобржинского, «станиславовской»; она способствовала развитию литературного языка, возрождению всех родов поэзии, она, в сущности, положила начало польским историческим и естественным наукам, впервые «серьёзно понятым», и «присвоила обществу много сокровищ высоко развитой цивилизации, а к другим проложила дорогу».
Но если всё же, принимая во внимание трагические для страны события, произошедшие в годы правления Станислава-Августа — глава отвечает за всё! — если всё же признать, хотя бы частично, справедливость обрушившихся на «короля-философа» упрёков, то неизбежно возникает вопрос: а сумел ли бы кто-то другой, будучи, допустим, избран, вместо Понятовского, на польский трон, избежать «большой крови» в сложившейся после смерти Августа III сложнейшей обстановке? Сумел ли бы этот «кто-то» править лучше него, будучи королём без власти, править со скованными руками, сознавая, при этом, в полной мере свою ответственность за судьбы нации — и терзаясь этой ответственностью?..
А ведь положение Станислава Понятовского во много раз осложнялось ещё и постоянными раздорами с кланом Чарторыйских, имевшими место на всём протяжении его правления, буквально с первых же дней. Легко ли вести постоянную борьбу не только с откровенными противниками, атаковавшими государственную власть со всех сторон, не только с иностранными агрессорами, но и с людьми, которые должны были бы, казалось, стать опорой трона, с самыми, самыми близкими, с братьями матери, воспитывавшими его когда-то — и когда-то его несомненно любившими?
Поистине страшное для эмоциональной, легко ранимой души испытание... А если прибавить к нему ещё жестокосердие и высокомерие женщины, в которой Станислав-Август, что называется, души не чаял, к которой был искренне и глубоко привязан, которая, по его же собственным словам, раскрыла ему всю глубину, самую суть сладостного чувства любви — и отвечала ему полной взаимностью когда-то. Став императрицей, эта женщина посылала ему теперь письма-инструкции, ледяные, насмешливые, в чём-то и презрительные — у неё была армия, у него нет, — бьющие, раз за разом, не по самолюбию только, а гораздо, гораздо глубже...
