Тут Репнин пробормотал что-то вроде того, что военных комиссаров и комиссаров, ведающих казной, следовало бы выбирать на сеймиках, а не на сеймах, оставив за королём окончательный выбор одного из четырёх кандидатов.

Король. — Тогда появится столько же комиссаров, сколько соберётся сеймиков, что приведёт, кстати, к огромным дополнительным расходам казны. Тот, кому его щедрость обеспечит на сеймике преимущественное влияние, назовёт там тех, кого он пожелает, и кто, прежде всего, поддержит его и увеличит его популярность. Личные качества избираемого и его познания никого интересовать не будут...

Репнин. — Все эти «недовольные» — у меня в руках, причём так основательно, что они будут вынуждены слепо мне повиноваться.

Король. — Если вы действительно господин положения — вы останетесь им и на сейме. Для чего же пускать в ход перед сеймом эту громоздкую машину, которая, придя в движение, может выйти из повиновения своему создателю?.. Не разумнее ли было бы нам спокойно договориться о том, что будет происходить на самом сейме — и только?

Репнин. — Тогда вы, ваше величество, напишите императрице — пусть она откажется от идеи создания этой новой конфедерации.

Король. — Охотно. Напишу.

Репнин. — Только я должен предостеречь вас. Во-первых, в этом случае вам придётся самому проводить на сейме в жизнь все требования императрицы. Во-вторых, если результаты работы сейма не будут соответствовать желаниям её величества, то, как бы добросовестно вы не действовали, императрица всегда найдёт к чему придраться — и сделается вашим непримиримым врагом. А требует императрица — полного равенства для инакомыслящих, исключения навсегда возможности принятия решений на сеймах большинством голосов и оформления специальным документом будущих форм правления в Польше.

Король. — Где же тогда послабления и преимущества, о которых вы мне столь часто говорили? Где заверения, данные мне вами 21 ноября прошлого года на балу у воеводы Люблина?.. Вспомните свои слова: если решения об увеличении налогов и армии будут приниматься только единогласно, вы не станете настаивать на том, чтобы так же принимались остальные решения, и вы позволите нам самим распоряжаться на всех прочих направлениях оздоровления нации.

Репнин (несколько затруднившись). — Во всех областях — в экономике, военной, юридической, — существует и законодательство, и исполнение законов. Я готов признать принцип большинства в работе исполнительной власти, но полностью отрицаю его в делах законодательных. К тому же и сам закон 1764 года, о котором вы, государь, столь сожалеете, вовсе не подчинял всё решению большинства...

Король. — А если вам докажут, что закон этот как раз и передавал всё на усмотрение большинства?

Репнин. — Тогда тем более важно прояснить особенно точно, что именно в государственных делах может приниматься большинством голосов, а что не может... А пока я не понимаю, почему эта анти-уставная конфедерация так уж сильно вам не нравится?

Король. — А вот почему. Ваши маршалы различных конфедераций, едва только они будут созданы, начнут подавлять всякую активность на сеймиках моих приверженцев, если только они не пойдут на соглашение. А соглашений мои друзья станут всячески избегать — из привязанности ко мне, из патриотизма и потому ещё, что все они отлично понимают: если даже и пойти на соглашение, ваши ставленники, объединившись в конфедерации, поддерживаемые вашими войсками и вашими деньгами, не дадут выбрать депутатами никого из моих сторонников.

Репнин. — Дайте мне ваш список — и я заставлю своих избрать их всех. А чтобы поднять дух ваших приверженцев, я готов отвечать за то, что никого не станут принуждать к соглашению и никому не будет дано право грабить или разорять своих сограждан. Что же касается законов, принятых сеймом 1764 года, изменения коих вы так опасаетесь, могу заметить, что раз уж коронационный сейм и сейм 1766 года внесли некоторые изменения в то, что было принято на предвыборном сейме и сейме избрания, то конфедерация, создаваемая ныне, имеет точно такое же право вновь признать Радзивилла, как конфедерация 1764 года имела право изгнать его.

Король. — Если проектируемая вами конфедерация, как диссидентская, будет просить, а не приказывать, если она будет сформирована только в двух регионах, представители которых посетили меня, а не станет насаждать своих маршалов в каждом округе, если она на предстоящем сейме только вступится за Радзивилла (оставляя виленское воеводство Огинскому и закрепив всю бывшую артиллерию Радзивилла за республикой), и если, наконец, вы представите мне заранее программу вашей конфедерации с тем, чтобы туда не проскользнуло что-нибудь такое, что, не будучи полезным вам, могло бы оказаться чрезвычайно вредным для нас — как, например, плохо обоснованные претензии польских пруссаков, прикрывающихся привилегиями городом, — то в этом случае мы могли бы сблизить наши позиции, и у вас появился бы случай выполнить всё же обещания, столько раз вами мне дававшиеся.

Репнин. — 1. Если члены конфедерации недовольных не смогут ничего решать, а только просить, в конфедерации не будет никакого смысла. 2. Виленское воеводство может оставаться за Огинским и артиллерия Радзивилла — за республикой, согласно с решениями 1764 года, раз уж вы этого так желаете. 3. Я составлю завтра же программу моей конфедерации, чтобы представить её вам. 4. Поскольку императрица Анна гарантировала данцигцам их права, следует, чтобы привилегии прусских городов оставались такими, как они есть, и мы их поддержим. 5. Я повторяю, и даю даю слово посла и моё честное благородное слово, что в вопросах политических, равно, как и в вопросах новых назначений, я сам стану отдавать распоряжения членам моих конфедераций, и что я ничем в отношениях с ними не связан. 6. Хочу добавить, что раз вы не требуете ничего сверх вышеперечисленного, мы согласимся с тем, чтобы республика оставалась пока на правах конфедеративной, иначе говоря, чтобы решения принимались большинством голосов в течение всего вашего правления; необходимо узаконить лишь, чтобы из работы свободных сеймов принцип большинства был бы навсегда изгнан. Хочу прибавить также, что вы не добьётесь существования такого вот конфедеративного государства в течение всего вашего правления, пока не убедите нас своими действиями, .что вы не предпримете никогда увеличения военных сил Польши без нашего согласия.

Король. — Раз уж я дал вам слово не говорить ничего Чарторыйским, я сдержу его, разумеется, но заявляю вам совершенно откровенно, что я рассматриваю ваши проекты относительно иноверцев и разного рода гарантий, как источники величайших несчастий для нас, что я ни в коем случае не могу принять участие в осуществлении этих проектов и что я поручаю вам передать императрице мою самую настоятельную просьбу — смягчить её требования.

Репнин. — Обращаясь с подобной просьбой, вы ничего не достигнете, и более всего повредите себе самому.

Репнин сообщил о нашей беседе старшему брату короля и Браницкому. Король, со своей стороны, поставил в известность о её содержании канцлера Замойского и воеводу Ливонии Борща, подчёркивая каждый раз необходимость ничего не говорить Чарторыйским.

Оба собеседника согласились с тем, что король должен соблюдать тайну — как потому, что он дал слово, так и чтобы не утратить доверия Репнина и возможности узнавать и впредь заранее его планы, а также чтобы не дать и Репнину повода не выполнить свои обещания.

Они высказались также за то, что королю следует написать императрице, но в Польше избегать по возможности сотрудничества с русскими. Все обещания Репнина были, однако, перечёркнуты последовавшими за этим событиями.

Как бы ни старался король затормозить осуществление русских проектов, они реализовывались постепенно с помощью Потоцких в Польше и Радзивиллов в Литве, но особенно успешно — с помощью русских войск, расквартированных там, где проводились сеймики. Почти повсюду Репнин получал депутатов по своему выбору. Именно в это время воевода Киевщины Потоцкий убедил посла отдать приказ об аресте того самого Чацкого, великого кравчего короны, который так верно послужил князю Репнину на сейме 1766 года, выступив против принципа голосования по большинству; неистовый католицизм Чацкого не мог смириться теперь с намерениями Репнина относительно иноверцев, и он провёл шесть лет в тюрьме.