Король ответил отказом на это требование, как несовместимое с его долгом перед родиной и его честью.

Выходя в тот раз от короля, Репнин произнёс:

— Король говорил со мной, как король, но это — в последний раз...

Вот тогда-то Репнин и согласился на предложения, которые ему давно делал примас Подоски. Суть их заключалась в том, чтобы лишить короля трона, заменив его саксонским принцем. Сам Репнин не стал писать по этому поводу в Петербург; он ограничился тем, что разрешил примасу сделать формальное предложение русскому двору — в письме, которое было вручено некоему Красинскому, кальвинисту, никак с епископом Красинским не связанному.

Вероятно, после получения этого письма, граф Панин, в то время первый министр России, понял, что императрица категорически не желает лишать Станислава-Августа трона, ибо, с одной стороны, князь Репнин тут же сделал несколько предложений воеводе Руси, свидетельствовавших, хоть может быть и не совсем отчётливо, о возможностях послаблений в том, что касалось гарантий — но ни в коем случае не диссидентов. С другой стороны, Панин сам стал зондировать, косвенным путём, не согласятся ли князья Чарторыйские пойти на искреннее примирение с тем же Репниным.

Они отказались наотрез, и так энергично настаивали на общенациональной ненависти к личности Репнина и заявляли о невозможности вновь внушить полякам доброе расположение к России, пока они видят одетым в мундир посла этой страны человека, поправшего людские права столь возмутительным образом, что императрица решилась, наконец, заменить Репнина князем Волконским[67], известным уже в Польше в связи с выполнением им различных поручений в предшествовавшие годы, когда он был достаточно тесно с князьями Чарторыйскими связан.

Волконский прибыл в полной уверенности, что недовольство Чарторыйских Репниным сразу же уступит место их полной сердечности по отношению к нему самому, и что он без труда добьётся от князей, и с их помощью, всего, чего желала императрица.

Однако уже вскоре ему представился случай убедиться в ошибочности подобных предположений.

Через некоторое время после вручения им верительных грамот, турецкая армия перешла Днестр и начала с того, что сожгла городок Жванец и штук двадцать деревень вокруг.

Узнав об этом, Волконский явился к королю и обратился к нему с такими словами:

— Аннибал перед воротами!.. Турки только что опубликовали новый манифест от 21 июня 1769 года, в котором Польша обвиняется в нарушении карловицкого соглашения. Опираясь на ложные данные, сообщённые им, скорее всего, Красинским и Потоцким, турки утверждают в том же манифесте, что две трети нашей армии, начавшей осаду Хотина, состоит из поляков, в то время, как в действительности в её рядах находится, в лучшем случае, несколько запорожцев. Наконец, они заявляют, что не станут долее признавать вас королём, и приглашают поляков посадить на трон саксонского принца. Они захватывают владения республики — надобно их защищать. Я предлагаю вашему величеству создать конфедерацию, которая вооружила бы нацию, и идти всем вместе сражаться против турок.

В своём ответе король, не отказываясь прямо, дал понять, что если он в одиночку возьмётся за организацию конфедерации, то рискует так в единственном числе и остаться, и что начинание такого рода может только погубить его, не принеся реальной пользы России, и не защитив фактически его страну.

Волконский понял, что король мог действовать только в союзе со своими дядьями. Истинные намерения и Потоцких, и Радзивиллов были прекрасно доказаны в Радоме, а в настоящее время они снабжали сторонников барской конфедерации деньгами или предоставляли в их распоряжение свои личные войска. Конфедераты же старательно опускали имя короля во всех актах, а кое-где провозглашались даже недействительными все законы, принятые после смерти Августа III, в том числе, и само избрание Станислава-Августа.

И Волконский обратился к Чарторыйским. Их ответы содержали сплошные уловки. Они не говорили окончательно «нет», но подчёркивали, что ещё не время — и т. п.

Вскоре первые победы русских и по ту, и по сю сторону Днестра (там-то как раз и отличился князь Репнин) и сдача Хотина турками стали дополнительным аргументом в пользу того, чтобы заявить, что Аннибал не стоит более перед воротами, и формировать конфедерацию для защиты польских территорий, с которых турки были только что изгнаны, особой необходимости нет...

Но по мере того, как в войну с турками втягивалось всё большее количество русских частей, а успех уводил их всё дальше от польских границ, число русских войск, находившихся в самой Польше сокращалось — число же сторонников барской конфедерации возрастало, и анархия с каждым днём принимала всё более широкий размах.

С 1769 по 1775 год не было выборов ни депутатов, ни трибуналов. Комиссии по делам военным и финансовым вместо того, чтобы обновляться раз в два года, оставались в составе, утверждённом сеймом 1768 года. Правда авторитет военной комиссии не подвергался никаким испытаниям, ибо большинство армейских частей высказалось в пользу конфедерации; что же касается комиссии по финансам, она не располагала и половиной государственных доходов, частенько перехватываемых барскими конфедератами.

В сущности единственной ветвью исполнительной власти, функционировавшей нормально, была выдача королевских патентов на ставшие вакантными места, но и она была до крайности стеснена русскими рекомендациями, становившимися почти приказами благодаря настоятельности, с какой их давал русский двор, и без конца повторяемым его министрами аргументом — король, дескать, должен помнить, что если бы Россия его не поддерживала, он был бы свергнут конфедератами, и что этого довода вполне достаточно для того, чтобы при назначениях отдавать предпочтение русским кандидатам.

Следует признать, однако, что как раз Волконский был тем русским посланником — из всех, сменившихся за годы правления Станислава-Августа, — который реже других использовал преимущества своего положения, дабы стеснять короля при распределении милостей.

Волконский был человеком деликатным, неподкупным, перешагнувшим уже возраст страстей человеческих — следовательно, на него не влияли ни себялюбие, ни выгоды, ни женщины... Он издавна любил Чарторыйских и ему было не просто обособиться от них, но и он заметил, что пользуясь славой главных фаворитов России, которой они без конца похвалялись, князья Чарторыйские, едва только речь заходила о том, чтобы воспользоваться своими преимуществами для поддержки короля, оказывались никак не готовыми энергично выступить против конфедератов или даже тех, кто их поддерживал.

Всё то время, пока длились междоусобные потрясения, Чарторыйские не покидали Варшавы. Сильный русский гарнизон, постоянно там находившийся, надёжно защищал старцев от выходок конфедератов и их самоуправства. В то же время, постоянное пребывание в столице давало им основание заявлять русским послам:

— Какие же мы конфедераты — ведь мы всё время с вами!..

Конфедератам же они говорили, что не имеют возможности их поддерживать, ибо находятся, практически, в руках русских, не выпускающих их, якобы, из Варшавы... Благодаря их регулярным сношениям с конфедератами, отряды этих последних, шнырявшие по всей стране, щадили имения князей Чарторыйских...

В этом же 1769 году руководители барской конфедерации опубликовали два акта, особенно остро нацеленных против короля.

Первый из них был подписан Красинским, маршалом конфедерации для земель короны, в турецком лагере в Варне 9 апреля. В акте провозглашалось междуцарствие, а избрание Станислава-Августа королём объявлялось недействительным. Осуществить этот акт на практике поручалось Паку, маршалу конфедерации для Литвы, которому, поскольку он находился на польской земле, было легче распространить действие акта на всю страну.