После нескольких минут молчания Кузма, словно выходя из транса или сновидения, сказал глубокомысленно:

— Всё-таки, вы — мой король...

— Да, — подхватил король, — и хороший король, никогда не причинявший вам зла.

— Как можете вы так говорить! — воскликнул Кузма. — Мы же столько натерпелись от русских!..

— Но вы не знаете, что как раз сегодня утром я получил текст приказа генерала Бибикова, командующего здесь всеми русскими войсками. Приказ запрещает разорять и вообще как-либо преследовать тех из вас, кто воевал против русских, — с того момента, как человек возвратился в свою деревню.

— Возможно ли это?!

— Вся Польша узнает об этом завтра, как только приказ будет отпечатан и опубликован... Но, кроме того: знаете ли вы, что все военные действия русские ведут в Польше вопреки моему желанию и моим настоятельным представлениям?.. А вот начальники, возглавляющие сегодня конфедератов, заварили кашу в Радоме, призвали русских, а теперь обманывают вас, заставляя верить, что причина ваших страданий — я... И вы даёте уговорить себя — убить меня...

— Вот и я связан клятвой или убить вас, или доставить по начальству...

— Где же эта карета — или, может быть, скорее, двуколка, — которая, по вашим словам, должна была ждать нас по эту сторону леса?

Тут Кузма заметно перепугался и стал проклинать свою судьбу. Из того, что весь отряд исчез, говорил он, исчез и не возвратился, совершенно ясно, что всё пропало... Пропало и его состояние, и его кавалерийский отряд, и его экипаж... Но каждый раз, причитая таким образом, он возвращался к тому, что связан своей клятвой...

Король разъяснил ему, что подобная клятва сама по себе преступна — по всем существующим законам, и, мало-помалу, Кузма стал сдавать, особенно когда король обратил его внимание на явное покровительство Небес, оградивших короля от стольких пуль и ударов, ему адресованных.

Под конец король сказал Кузме:

— Вы несомненно слышите, хоть и в отдаленье, топот копыт впереди и позади нас. Это не может быть никто иной, как люди из Варшавы, которые нас разыскивают. Если вас найдут рядом со мной, вы погибли... Спасайтесь, пока не поздно, а меня оставьте здесь... С наступлением дня я доберусь до какого-нибудь жилища, тут, по соседству, или те, кто меня ищут, найдут меня... Ведь я же вижу, что этот воображаемый экипаж так и не появится — или вы мне сказки про него рассказывали, или он ищет нас далеко от этого места... Итак, ещё раз: спасайтесь и оставьте меня...

Кузма. — Но куда же я пойду? Я боюсь наткнуться на русских — они наверняка ищут и преследуют меня...

Король. — Если вы пойдёте направо, то, когда меня здесь найдут, я скажу, что вы ушли налево. Если пойдёте налево, я скажу, что вы пошли направо — и собью ваших преследователей со следа...

Едва король произнёс эти слова, как Кузма упал перед ним на колени, поцеловал ему ноги и сказал:

— О, я не покину вас больше!.. Я хочу всегда служить вам, будь что будет... Располагайте мною!..

Тогда король дал Кузме слово в том, что ему не сделают ничего плохого, и сказал:

— Хорошо. Начните свою службу с того, что сходите на эту мельницу, вон там, и попросите, чтобы нас обоих приютили до рассвета.

Кузма отправился к мельнице, но сколько бы он ни стучал, ни звал, ему так никто и не открыл. Он вернулся к королю, и король сказал ему:

— Помогите мне встать и поддерживайте меня, с тем, чтобы я смог добраться до окошка, а если нас не услышат, вы разобьёте стекло.

Но голос короля, очевидно, прозвучал для мельника чем-то вроде тимпанов, ибо до короля отчётливо донеслось, как мельник сказал жене:

— Пойди, взгляни, в чём там дело...

Когда мельничиха подошла к окну, король прокричал ей:

— Нас двое... Мы — несчастные странники, ограбленные и израненные казаками... Холод пробрал нас до костей... Разрешите нам, во имя Господа, обогреться немного у вашего очага до рассвета... А там мы, как сумеем, двинемся дальше... В Варшаву...

Пока женщина ходила советоваться с мужем, король внезапно ощутил боль в голове. Поднеся к ней руку, он только теперь, по окровавленным пальцам, и узнал, что ранен.

Наконец дверь отворилась. Король попросил у мельника позволения отправить его батрака с запиской к полковнику гвардии Коккеи. Писать было не на чём, и король воспользовался так удачно оставленной ему убийцами записной книжкой, вырвав оттуда страничку.

Король написал Коккеи:

«Я чудом избавился от моих убийц. Я ранен, но, кажется, не опасно. Пришлите мне экипаж и человек сорок солдат, чтобы меня доставили в город».

Отправив эту депешу, король услышал от мельничихи, что она разрешает ему отдохнуть немного на своём ложе. Она видела, что король дрожит от холода, и покрыла его своей подбитой мехом накидкой.

Король уснул, в то время как Кузма, сидя на колченогом стуле с обнажённой саблей в руке, исполнял у дверей роль охраны.

Может показаться странным, что король решился уснуть, видя что у Кузмы в руке — обнажённая сабля. Но король всегда считал, что доведённая до крайности жестокость требует стольких усилий, что период её действия длится лишь определённое время, после чего даже души низменные чувствуют себя словно отравленными. А всё, что произошло за последние полчаса, утверждало короля во мнении, что Кузма не станет вновь проявлять дурных намерений.

Кроме того, сон был необходим королю — он освежил его немного после страшной усталости, терзавшей короля шесть часов подряд.

Коккеи прибыл примерно через час.

Одним прыжком он преодолел расстояние от дверей до ложа, и бросился королю в ноги, всхлипывая от радости и нежности, равно, как и сопровождавшие его солдаты.

Тут только люди на мельнице узнали, кого они приютили — и их изумлённые голоса и восторги присоединились к восторгам военных.

Первым делом король спросил, кто из его людей погиб? Радость спасения омрачило известие о смерти одного из гайдуков и ранении, полученном другим.

Коккеи отдал королю свою шляпу и шубу, и они уселись в экипаж.

Как только в городе узнали о похищении короля, многие вскочили на коней и кинулись преследовать похитителей, руководствуясь указаниями жителей, обитавших на улицах, где слышен был конский топот. Добравшись до рва, искавшие короля обнаружили его окровавленный плащ, и многие решили, что король погиб.

Князь Адам Чарторыйский и кое-кто ещё хотели продолжать преследование, но обер-камергер, брат короля, остановил их, заметив:

— Если король ещё жив, похитители, заслышав погоню, первым делом прикончат его, чтобы им самим удалось легче скрыться...

Эти слова остановили почти всех. Лишь трое или четверо поскакали наудачу в район Белян — это на топот их коней, отчётливо слышавшийся в ночной тиши, обратил король внимание Кузмы...

Но как только Коккеи сообщил в городе о полученной от короля записке, тысячи людей разного положения и пола, в экипажах, пешком, верхом кинулись королю навстречу. Сотни факелов, бесчисленные крики радости придавали возвращению короля видимость триумфа.

Около пяти утра король вступил в замок, и с трудом пробился сквозь толпу к своему кабинету, где нашёл великого маршала и всех членов своей семьи.

Его первой заботой было приказать, чтобы все обращались как можно ласковее с Кузмой, добровольно сопровождавшим короля от мельницы до замка.

И Кузма действительно был во всех отношениях хорошо устроен, решительно ни в чём не нуждался, а по окончании суда над цареубийцами, был отправлен в Италию, где он благополучно живёт до сих пор на регулярно получаемую от короля пенсию.

Сообщив затем великому маршалу и всем присутствовавшим то, о чём вы только что прочли, и что было немедленно записано, король пригласил к себе врача и хирургов.

Пришлось разрезать обувь короля — до такой степени распухли его ноги. Несколько дней полного покоя потребовалось для того, чтобы зажили все шрамы. Залечивание же раны на голове заняло несколько недель, особенно долгим и мучительным делом было извлечение осколков из черепа.