В соответствии с этим актом Красинского, Пак подписал 9 августа в Конечной, маленькой польской деревушке на границе с Венгрией, второй акт, где не только вновь провозглашалось междуцарствие, но и звучал прямой призыв расправиться с королём — то ли в открытом бою, то ли путём убийства, — если он будет продолжать держаться за трон.

Говорили, что подписывая подобный акт, Пак не следовал собственным своим чувствам, а лишь повиновался большинству совета конфедерации, его окружавшего, особенно же давлению главного казначея Весселя — того самого, которого король, будучи ещё частным лицом, спас на сейме избрания от позора и наказания за то, как распоряжался он доходами Польши во времена Августа III...

Что же касается самого Пака, то он по рекомендации короля получил, в своё время, место в военной комиссии Литвы — при её организации. То был человек, выделявшийся своей образованностью на фоне обычного тогда для Польши среднего уровня. Он несомненно обладал более светлой головой, чем его соратник Красинский — к сожалению, величайшее тщеславие и гордость затемняли этот свет. Пак воображал себя глубоким политиком, но на многих встречах проявил себя скорее педантом, чем деятелем поистине искусным.

В остальном он имел глупость, наряду с другими, приписывать королю несправедливости, чинимые Россией, и страдания польской нации — как их следствия; он надеялся также на гораздо более действенную поддержку со стороны Франции и Австрии, чем та, что Франция могла, а Австрия хотела оказать барской конфедерации.

Капитулировав в Несвиже вместе с Карлом Радзивиллом, Пак дал слово не выступать более против русских, затем нарушил его и, предвидя, каковы могут быть последствия, если он будет пленён вторично, держался всё время поблизости от границы с Венгрией, куда и скрывался, как только к месту, где он находился, приближались русские войска. Многие акты и приказы Пака помечены названиями поселений, расположенных на венгерской территории.

Венский двор потакал этой игре. В первые годы русско-турецкой войны Австрия радовалась, казалось, наблюдая за тем, какие сложности доставляет России барская конфедерация. По сути, венский двор весьма ревниво следил за тем, как Польша, мало-помалу, превращается в русскую провинцию. Австрия даже поддерживала в турках надежду на то, что она присоединит свою армию к турецкой, чтобы возместить ущерб, нанесённый русскими победами. Она дошла до того, что пообещала это туркам письменно — и турки заплатили за этот договор миллион секинов золотом...

Вскоре, однако, мы увидим, что Вена резко изменила свой политический курс.

Прежде чем перейти к этой новой эпохе, необходимо дать читателю возможность составить себе точное представление о ситуации, в которой находились король и нация в 1770 году.

Ничто не сможет выполнить эту задачу более точно и с большей достоверностью, чем копии многочисленных депеш короля, адресованных как раз в это время Псарскому, его представителю в Петербурге, а ещё того лучше — копии писем короля императрице...

Копия письма короля императрице от 21 февраля 1770. «Государыня, сестра моя!

Настоящее моё письмо посвящено теперь уже не бедствиям всей Польши и каждого её жителя — детали этой картины должны быть вашему императорскому величеству известны по многочисленным памятным запискам и нотам, вручавшимся, одна за другой, вашим министрам в Петербурге и в Варшаве.

Разумеется, я умоляю ваше величество принять их во внимание и как можно скорее помочь нашим бедам всеми возможными на нынешний день лекарствами и самыми строгими приказами вашим генералам. Разумеется, крайности, до которых доведён я сам, доходят до того, что, спасая последние остатки своего состояния, я вынужден был распустить часть моей гвардии, которую я содержу на собственные средства, поскольку государственная казна истощена... Всё это так. И всё же не этим заняты в настоящий момент все мои мысли, а делом более важным и значительным.

Посол вашего величества сказал мне: единственный способ покончить с вашими бедами — это засвидетельствовать моей государыне, что вы стремитесь быть заодно с ней в советах, в поступках, в средствах, во всём и всегда. Нет ничего, что лучше совпадало бы с моими желаниями, к чему я приступил бы охотнее — и мне показалось наиболее естественным адресоваться непосредственно к вам, Мадам, с надеждой, что всё это станет осуществляться постоянно.

На свете нет никого, кому бы я был обязан больше, чем вашему императорскому величеству, а также никого, кому бы я предпочёл быть обязанным. Никто не умеет так внимать правде, как вы, и никто лучше вас не осведомлён о свойственной мне правдивости.

Вот почему я предполагаю, что, изложив вам совершенно откровенно свои пожелания и представив вам вещи так же ясно и просто, как они видятся мне, я могу надеяться, что вы всегда будете мне только благодарны за это.

Я хотел бы, чтобы в Польше уже вскоре воцарились мир и стабильность. А этого не случится, пока нация недовольна. Довольной же нация может быть только тогда, когда она получит возможность всё решать сообща — и по законам.

Чтобы достичь этого, необходимо созвать сейм, предварённый сеймиками; проведение же сеймиков окажется невозможным, если не будет благоприятного расположения к этому среди большинства нации.

А подобное расположение может проистекать лишь из надежды получить то, чего нация желает более всего, и если её надежда при этом основана исключительно на вещах достоверных, а таковыми она считает только то, что ваше величество заявляет лично сама.

Можно сколько угодно, снова и снова, твердить нации слова вашего посла, вспоминая примеры из недавнего прошлого, она, судя по всему, доверится впредь лишь вашему императорскому величеству лично.

Я скрыл бы истину и, следовательно, обманул бы ожидания вашего величества, если бы утаил от вас тот факт, что недоверие здесь слишком велико и стало слишком всеобщим для того, чтобы нацию удалось приручить иначе, чем выразив благосклонно и достоверно то, что ваше величество предполагает предпринять, чтобы утешить нас, согласно с нашими пожеланиями. Без этого не следует надеяться, что видя себя мишенью вашего гнева, нация когда-либо захочет сформировать депутатский корпус — мирно и с мирными задачами, — в полном согласии с требованиями вашего величества.

Ничто так основательно не доказывает, что это не в моей власти и не во власти кого-либо ещё, как письма, прибывающие в эту столицу из всех наших провинций, а также другие отклики на слух о том, что предполагается создание конфедерации — или королём, или даже без его участия, но без ожидаемых всеми предварительных мер.

Даже люди, пользовавшиеся здесь раньше всеобщим расположением, те, кто в прошлом добивались вещей самых существенных, каких только можно добиться в свободной стране благодаря личному влиянию, богатству, словом, благодаря доверию, какое им бывало оказано — даже эти люди были предупреждены доброжелателями, что если они рискнут объявить себя руководителями или соучастниками подобного предприятия, их безусловно ожидает неудача, позорная и даже опасная.

Чтобы я или кто-нибудь другой могли преуспеть в деле созыва конфедерации, необходимо иметь возможность сказать тем, кого я стану приглашать к сотрудничеству: вот совершенно точно то, что я могу вам пообещать, вот на чём зиждется моя уверенность в том, что речь пойдёт именно о таком-то пути а ни о каком другом, вот чем нам всем предстоит довольствоваться.

А так как сейчас в Польше никто не соглашается больше верить ничему, кроме того, что ваше величество сказали лично, я, разумеется, не решусь пообещать за вас того, что и сами вы не сочли ещё своевременным высказать.

Я не осмелился бы торопить ваше величество с подобными высказываниями, если бы чрезмерность нашей нищеты не побуждала меня воззвать к вашему состраданию.

Голод, да, Мадам, голод (здесь нет никакого преувеличения) грозится нас прикончить. Треть наших полей в самых плодородных провинциях не засеяны, ибо всё зерно дочиста было отобрано, и потому ещё, что годные для обработки земли животные тоже были конфискованы, или съедены войсками, или погибли при бесконечных перевозках складов за тридцать, пятьдесят и семьдесят немецких миль. Даже за десятую часть всего этого не было уплачено... Наши последние ведомости обстоятельно зафиксировали все подобные факты — и ваши генералы не могли отрицать их.