— Мне не следовало это говорить, — она качает головой. — Не хочу обсуждать это.

Я игнорирую ее.

— Донни угрожал убить тебя?

Она фыркает.

— О, нет. Он был просто заводилой, придумывавшим истории о том, какой я была развратницей. В основном меня хотели убить девушки. — Ее губы кривятся от отвращения. — Поверь мне, Тагги было лучшим из моих прозвищ. Их была целая куча. Королева Дрочки. Двухфунтовая Томпсон.

— Двухфунтовая²⁸… — слабо повторяю я, в голове у меня гудит.

— По слухам, это была цена, которую я брала за минет. — Она откидывает волосы назад. — Один фунт за то, чтобы потрогать мои сиськи. Пятьдесят пенсов — через футболку. Не то чтобы большинство из них утруждали себя оплатой. Или моим разрешением.

Ужас пронзает меня насквозь. Все это происходило, пока я преподавал там? Прямо у меня под носом?

— Лейла. Ты не…

Она хмуро смотрит на меня грозным взглядом.

— Все это неправда.

— Я не это хотел спросить, милая. Почему ты не попросила о помощи?

Это неправильные слова. Ее глаза вспыхивают. Лейла внезапно пинает полупустую банку газировки, и она, грохоча, катится по тротуару, откатываясь и останавливаясь в нескольких метрах от нас.

— Да пошел ты, — выплевывает она. — Не обвиняй в этом меня. Я просила о помощи. Я рассказала об этом своей классной руководительнице. Я рассказала об этом секретарше в приемной. Я рассказала директору. Я говорила это чертовой медсестре каждый раз, когда мне приходилось приходить за дополнительным физкультурным комплектом, потому что парням нравилось обливать водой мои футболки. Ради бога, Люк, неужели я похожа на человека, который принимает спокойно такое дерьмо? — Она качает головой. — Я подняла столько шума, сколько могла. Никто ничего не сделал. Ничего. Черт возьми, староста класса сказала мне, что я должна быть благодарна, потому что «когда парень так к тебе пристает, он явно заинтересован». А потом она называла меня «давалкой» за моей же спиной.

Я смотрю на нее широко раскрытыми глазами.

— Староста… Эвелин сказала тебе это?

Она холодно смотрит на меня, ее глаза блестят в темноте, как у кошки, словно она бросает мне вызов не верить ей.

Я провожу рукой по лицу. Это все моя вина. Если бы я был в лучшем состоянии, я бы заметил, что что-то не так. Я должен был помочь ей. Моя работа заключалась в том, чтобы обеспечивать безопасность обучающихся. Иисусе, неудивительно, что Лейла теперь такая колючая и закрытая, когда дело касается мужчин; она привыкла к тому, что они пытаются причинить ей боль.

Ради бога, ей было шестнадцать. Шестнадцать. А она подвергалась сексуальным домогательствам в школе.

— Но почему? — спрашиваю я, и мой голос срывается на последнем слове. — Почему другие дети к тебе приставали? Я не понимаю.

Она долго-долго молчит, глядя в небо.

— Я не хочу тебе говорить, — признается она в конце концов.

Эти слова ударили меня прямо в сердце.

Всю свою жизнь я гордился тем, что являюсь тем человеком, к кому люди могут обратиться за помощью. Когда я был учителем, дети постоянно приходили в мой кабинет, просто чтобы поговорить. Это одна из причин, по которой мне нравится записывать наш подкаст «Три Одиноких Парня». Давать советы — это то, в чем я хорош.

Но Лейла не хочет открываться мне. И с чего бы ей хотеть, черт возьми? Над ней годами издевались прямо под моим носом, а я не сделал ничего, чтобы ей помочь. Я был ее учителем, и позволил ей страдать и подвергаться преследованиям. Я подвел ее.

Внезапно у меня в кармане звонит телефон. Я встаю, хотя у меня и кружится голова.

— Я… Мне нужно ответить, — бормочу я. — Скоро вернусь.

Лейла

Люка отсутствует уже почти десять минут, и я ценю это. Я делаю несколько глубоких вдохов, затем вытираю щеки и открываю сумочку в поисках зеркальца. К тому времени, как дверь позади меня открывается вновь, я успела промокнуть губную помаду салфеткой и чувствую себя намного увереннее.

— Я иду домой, — говорю я Люку, когда он выходит на улицу.

Он кивает.

— Если ты сможешь немного подождать, Джош заберет тебя. Мне нужно разобраться с причиненным ущербом.

Я хмурюсь.

— Что-то не так? — Он что, просто пытается отвертеться от того, чтобы ехать со мной в одной машине?

Он кивает.

— Возникла проблема с одной из поставок нашего мерча. Футболки напечатали не в тех цветах. — Он трет глаза, выглядя измученным. — Мы с Заком посмотрим, сможем ли с этим разобраться. Джош отвезет тебя домой.

— Я могу сама вызвать такси… — я начинаю говорить, но прежде чем успеваю закончить, к обочине подъезжает знакомая серебристая машина. Мои плечи опускаются. Здорово. Еще один свидетель моей убогости.

Мигают фары, и Джош открывает дверцу, выходя на дорогу. Он выглядит так, словно примчался сюда в спешке: темные волосы взъерошены, а воротник черного пальто поднят. Его обеспокоенный взгляд немедленно находит меня. Мой живот сжимается от смущения.

Джош захлопывает дверь и направляется ко мне, но Люк преграждает ему путь, хватает за плечо и шепчет несколько слов на ухо.

Я ощетиниваюсь. Что он говорит обо мне? Позаботься о ней. Убедись, что с ней все в порядке. Она расстроена.

Джош приподнимает бровь, затем кивает, поворачиваясь ко мне и протягивая руку.

— Поехали домой.

— Ты теперь подрабатываешь няней? — угрюмо спрашиваю я.

— Я твой парень, не так ли?

— Джош.

Он вздыхает.

— Потому что из всех я меньше всего склонен относиться к тебе как к ребенку, — отвечает он ровным голосом. — Давай же.

Мои щеки горят, но я позволяю ему помочь мне подняться с каменной ступеньки и отвести к машине, все еще заведенной у обочины. Он открывает для меня дверцу переднего пассажирского сиденья, но я не обращаю на это внимания и открываю заднюю дверь. Смущение накатывает на меня горячими волнами. Я не нуждаюсь в заботе. Я в порядке.

— Плохая ночь? — спрашивает он, забираясь на водительское сиденье и пристегиваясь.

— Плохой день, — бормочу я, и он кивает, возвращая свое внимание к дороге.

По дороге домой мы молчим. Джош продолжает осматривать меня в зеркале заднего вида, и в его глазах ясно читается беспокойство. Я игнорирую его, наблюдая, как за окном вспыхивают уличные фонари, отбрасывая янтарные полосы света на мои обнаженные бедра. Когда я выбирала этот наряд, мне казалось, что он выглядит сексуально.

Теперь я чувствую себя отвратительно.

Я закрываю глаза и прижимаюсь лбом к холодному оконному стеклу, глубоко дыша, пока мы петляем по лондонским дорогам.

Когда мы добираемся до дома, то обнаруживаем сломанный лифт и поднимаемся по шести лестничным пролетам в тишине. К тому времени, когда мы наконец попадаем на наш этаж, все, чего я хочу, — это скинуть каблуки, снять эти дурацкие шорты и встать под обжигающе горячий душ. Мне нужно смыть с себя эту ночь.

Джош провожает меня до двери моей квартиры, и я достаю связку из сумочки.

— Ну, спокойной ночи, — говорю я, вставляя ключ в замок. — Спасибо, что приехал. Ты не обязан был этого делать.

Он кивает, но не двигается с места.

— Пока, — подсказываю я, отпирая дверь и распахивая ее настежь.

Он заглядывает мне через плечо.

— У тебя новые абажуры?

— … нет?

— Ты уверена? Могу я проверить? — Я пристально смотрю на него, и он вздыхает. — Можно мне войти с тобой?

Я колеблюсь. Обычно я бы ответила «нет». Я чувствую себя паршиво, и мне не нравится, когда другие люди видят меня расстроенной.

Но это Джош. Пока мои глаза скользят по его точеному лицу, меня переполняют эмоции. В кои-то веки я не хочу быть одна. Я так сильно хочу оказаться в его объятиях, что моя кожа пылает. И я не знаю почему.

Я пожимаю плечами.

— Ты мой парень, не так ли? — Прежде чем успеваю передумать, я беру его за руку и веду в свою темную квартиру.