— Ты сохранил ее? — спрашиваю я с отвращением. — Боже. Ты такой неудачник. И я не модель, я дизайнер, кретин. — Я тянусь к телефону. — Убери это.

Донни поднимает телефон так, что я не могу его достать.

— Эй, почему ты сейчас так бесишься? Если бы ты не хотела, чтобы люди смотрели на тебя, ты бы не размещала эти фото в интернете на всеобщее обозрение. — Он косится на мою грудь. — И, черт возьми, точно не надела бы такую кофту.

Когда его глаза впиваются в мой топ, внутри меня происходит что-то странное. Щелкает выключатель. Внезапно весь гнев, бурлящий во мне, застывает, превращаясь в холодный, беспричинный страх.

Я с трудом сглатываю. Не знаю, что происходит. Я хорошо справляюсь со всеми этими подкатами. На самом деле, у меня это получается просто замечательно. Подобное случалось в моей жизни так много раз, что у меня в памяти подготовлена целая картотека отрывистых, саркастичных реплик.

Но прямо сейчас я отчаянно пытаюсь что-то сказать, и ничего не приходит на ум. Я пристально смотрю на Донни, и у меня сжимается горло, когда он ухмыляется мне в ответ. Воспоминания о старшей школе проносятся перед моими глазами, как кино.

Девочки шепчутся обо мне, пока я иду по коридору.

Мальчики хватают меня и пытаются усадить к себе на колени в автобусе.

Учителя обмениваются понимающими взглядами, когда я в пятый раз за неделю вхожу в кабинет директрисы.

Я вздрагиваю, пытаясь сделать вдох. Я чувствую себя ужасно. Очень, очень плохо. У меня трясутся руки. Мое сердце бешено колотится.

Донни наклоняется ближе, не сводя глаз с моей груди.

— Господи Иисусе, сквозь эту кофту можно даже увидеть соски. Ты ведь знаешь это, да? — Он проводит пальцем по моему топу. Я отталкиваю его руку, и он ухмыляется, как акула. — Боже, ты похорошела с тех пор, как мы были вместе. Сделала сиськи?

— Мы никогда не были вместе, — говорю я.

— Да? — Он потирает подбородок. — Потому что я прекрасно помню, как ты затащила меня в раздевалку, чтобы отсосать…

Вся кровь отхлынула от моего лица. У меня звенит в ушах. Мое тело парализовано, я разрываюсь между желанием убежать и желанием наброситься и выколоть его глупые глаза ногтями. Улыбка Донни становится шире, когда он вновь наклоняется ко мне, и я просто закрываю глаза, замирая на месте.

Тяжелая рука опускается мне на плечо.

— Что здесь происходит? — Раздается надо мной низкий голос.

Я поднимаю взгляд на Люка, стоящего позади меня. Его лицо белеет от гнева, пока он осматривает меня.

— Ты в порядке? — тихо спрашивает он, и я киваю.

Донни поднимает глаза, и веселье исчезает с его лица.

— М-мистер Мартинс, — заикается он.

Люк обращает на него свой стальной взгляд, сжимая губы.

— Дональд. Как приятно снова тебя видеть.

— Э-э. Да. Мне тоже, мистер М. — Донни потирает затылок, хмурясь при виде руки Люка на мне. — Э-э. Почему Вы тусуетесь с Тагги? — Его глаза расширяются. — Срань господня. Вы двое на свидании?

Люк опускает руку, будто я обожгла его.

— Тагги? — повторяет он. — Что, черт возьми, это значит?

Услышав это слово из его уст, я почувствовала, что внутри меня что-то щелкнуло. Я соскальзываю со стула, как зомби, и направляюсь к выходу, проталкиваясь сквозь толпу шумных посетителей. Распахнув заднюю дверь бара, я выхожу в темный ночной воздух, опускаюсь на тротуар и обхватываю колени руками.

Машины проносятся мимо по дороге. Холодная вечерняя морось окутывает меня туманом. Слезы застилают глаза.

Это была плохая идея. Пытаться встречаться — значит выставлять себя напоказ. Что, в свою очередь, значит делать себя уязвимой. Я закрываю лицо руками, пытаясь дышать.

Несколько минут спустя задняя дверь вновь открывается. Шум из бара проникает на улицу. Я не шевелюсь, когда Люк выходит наружу, закрывает за собой дверь и ставит банку колы на каменную ступеньку рядом со мной.

— Выпей, — тихо говорит он. — Сахар поможет.

— Мне не нужна помощь, — бормочу я.

— Нет? — мягко спрашивает он, глядя на меня сверху вниз, когда я вздрагиваю. — Ну, это точно не повредит. — Он ставит банку ближе ко мне.

Все смущение, пылающее внутри меня, внезапно превращается в раскаленный добела гнев. Не знаю, почему Люк так одержим желанием увидеть меня в момент слабости, но это действительно начинает подбешивать.

— Ради Бога, — огрызаюсь я. — Можешь, пожалуйста, просто оставить меня в покое?

Мой жесткий голос эхом разносится по пустой улице. Наступает пауза, а затем Люк садится рядом со мной.

— Нет, — тихо говорит он. — Нет, Лейла. Я не оставлю тебя здесь одну, когда ты расстроена.

Я закрываю глаза, делая судорожный вдох.

Прекрасно.

Я делаю еще один глубокий вдох и беру себя в руки.

Люк

Лейла полностью отключается.

Она словно застывает на месте. В одну секунду на ее лице написаны обида, разочарование и страх, в следующую — она спокойно сидит на каменных ступенях, изучая ногти; выражение ее лица холодное и отстраненное.

— Серьезно, — повторяет она почти скучающим голосом. — В этом нет ничего особенного. Ты не публикуешь свои полуобнаженные фотографии в интернете, если не можешь справиться с подкатами.

— Не думаю, что это правда, — медленно произношу я, пытаясь пододвинуть газировку поближе к ней. — Милая, тебе станет лучше, если…

— Я в порядке, — огрызается она, и я опускаю взгляд. Она вздыхает и откидывает голову на кирпичную стену, глядя в темное небо. — Прости, — тихо говорит она. — Прости, прости. Я превращаюсь в суку, когда испытываю стыд.

Я качаю головой. Какое-то время мы молчим. По дороге проносится машина. Через несколько улиц от нас слышатся пьяные голоса, кричащие песню Мэрайи Кэри. Лейла медленно наклоняется и открывает банку газировки, подносит ее к губам и делает несколько глубоких глотков.

— Что значит Тагги? — спрашиваю я, когда Лейла ставит содовую обратно на тротуар.

Она делает непристойное дергающее движение рукой²⁷.

Я морщусь, мой желудок переворачивается.

— Что? Какого черта он тебя так назвал?

Она искоса смотрит на меня.

— Ты действительно совсем меня не помнишь, не так ли? — говорит она мягким голосом.

— Я же говорил тебе. Я едва помню кого-либо из твоего класса.

— Ты помнишь Донни, — указывает она, и я фыркаю.

— Да. Потому что Дональд отказывался учиться, а его родители угрожали подать на меня в суд за плохую преподавательскую деятельность каждый раз, когда я ставил ему неудовлетворительную оценку. В итоге я стал заниматься с ним по пятницам в обеденные перерывы, просто чтобы они от меня отстали. — Мне не нравится думать плохо о своих учениках, но иногда ты встречаешь ребенка, который просто плохой. Донни был одним из таких.

Я пытаюсь сложить все кусочки пазла воедино и предполагаю:

— Он доставлял тебе неприятности?

— Среди прочих, — сухо отвечает она.

— Было… плохо? — спрашиваю я нерешительным голосом, заранее зная ответ. Она бы не сидела здесь, дрожа от холода, если бы все было хорошо.

Ее лицо искажается.

— Ну, — выплевывает она, — я получала угрозы убийства каждый день около трех лет подряд, так что да. Я бы сказала, что это было довольно плохо.

Мой желудок сжимается.

— Что? — спрашиваю я. — Угрозы убийством? В «Emery High»?

Она теребит свои браслеты.

— Знаю-знаю. Самые милые дети, с которыми ты когда-либо работал. Самый низкий уровень отстранения обучающихся в стране. Наверное, я все это выдумала.

Я выпрямляюсь.

— Не понимаю. Над тобой издевались другие ученики?

Она наклоняет голову и смотрит на меня, ее светлые глаза непроницаемы.

— Знаешь ли, — медленно произносит она. — Не дворник угрожал забить меня до смерти на велосипедной парковке.

— Лейла… — Должно быть, ужас отразился на моем лице, поскольку она немедленно отступает.