Если бы трое друзей забыли старые обиды и поговорили между собой, если бы я не игнорировала Марго долгое время, молчаливо борясь за внимание Паши, если бы она не ревновала его ко мне уже после того, как я сошлась с Олегом, ничего не случилось.

Но история не любит сослагательного наклонения.

Главное, что хорошо закончилось. Историческое партнерство между Николаем Игоревичем и холдингом Лазарева, которым вновь управлял Женя, теперь как полноправный владелец, было восстановлено.

— Папа, дяй!

— Ма-ма-а-а-а-а!

— Тя-тя-я-я Ле-е-ег!

— Па, тяй!

Синхронные визги возбужденных перед праздником детей приводят в чувство. Осоловело оглядываюсь на творящийся вокруг кавардак. Миша размазывая слезы по лицу и вишневому костюмчику, забрался на руки к что-то шепчущей ему на ухо Ане. Кирюша, закатив глаза, нависает над манежем с резвящимся Мотей и, под бдительным взором команды переругивающихся между собой бабушек в лице Татьяны Борисовны, мамы, тети Зи и тети Тани бодро повторяет алфавит. Испанский.

«Потому что языки развивают мозг!», — хором скандировали неугомонные воспитательницы. А мы не противились. Ибо нам еще самим испанского не хватало для полного счастья. Или Китайского, которым загорелась Татьяна Борисовна. Отговаривать пришлось во главе с Людвигом.

Как два педагога, они сошлись на том, что пяти языков вполне достаточно.

Папа с Сергеем о чем-то тихо разговаривают у входа, а Катя, поставив противень на колени, то и дело окунает вилку в подгорелую мякоть шарлотки.

Причину визга ожидаемо нахожу в углу гостинной. Ревущие «тройняшки» сидят на полу и размазывают по щекам несуществующие слезы. На полу валяется пластиковое блюдо с остатками растерзанного торта, который засранки отказались есть с чаем, хотя клянчили до этого момента весь день. Кошусь на застывшего в углу, страдальчески прикрыв веки, Олега с осуждением.

— Они просили — я дал, — стонет муж под прожигающим взглядом.

— Они дети, — как можно строже выдаю, давя рвущийся смех.

— Пираньи они, а не дети.

— Мы ни пилани! — возмущенно верещат хором перепачканные с ног до головы девочки.

— Пираньи, пираньи.

Мелисса, одернув голубое платьице, поднимается на ноги и решительно направляется ко мне. Лиля, задумавшись, запихивает перепачканный тортом палец в рот, а Мальва, что секунду назад грозилась разреветься, подозрительно щурится, глядя на удивленно замершую кузину.

— Кусьна? — спрашивает, хлопая огромными ресницами.

Мелисса резко разворачивается на пятках. Так, что золотистые локоны с кукольным бантом подпрыгивают вверх, а кружевной подол платьица серебрится складками.

— Ни кусьна? — уточняет, выжидательно глядя на сестер.

— Ни наю, — выдает вердикт Лиля, а затем поднимает голубой взор на Олега. — Тятя Лег?

Олег опускается на корточки и с выражением лица великомученика после сорока дней пыток поднимает кусок. Под пристальным взглядом трех пар глаз, откусывает и, хитро сощурившись, облизывается.

Ненавидит сладкое. Но ничего, все мы чем-то жертвуем.

— Нет, не вкусно. Не ешьте, мне больше достанется, — хмыкает Олег и подхватывает остатки торта.

— Кусьна, — констатирует Мелисса и бегом летит к папе. — Папа, тай!

— Кусьна! — верещит Лиля и цепляется за бегом удаляющимся Олегом. — Тятя, тай!

— Тай, тай, тай!

И под визги и хохот истеричный ураган уносится в глубь нашего дома.

— Блин, и правда вкусно, — задумчиво выдает Катя, а мы с Аней вновь переглядываемся. — Серьезно, запах гари будит во мне голодного зверя.

— И давно ты у нас уголек поедаешь? — подозрительно хихикает, Аня, а я киваю, понимая, на что она намекает.

— Нет, — бубнит с набитым ртом. — А фто?

— Потом, сюрприз будет, — хмыкаю и разглаживаю невидимые складки на подоле платься.

— Маленький такой, килограмма на три, — фыркает Аня и передает подоспевшему Жене хныкающего Мишу.

— Ну или два сразу. Счастье, оно такое. Не приходит одно.

На беременности Кати чудеса в Новый год не заканчиваются. Ближе к полуночи, на пороге вместо обещанных Левы с Мариной вырастают Николай Игоревич и Ульяна Маратовна с полным набором внуков. Отсутствию горячей парочки я не удивляюсь — они вечно пропадают. А вот тому, что сопя друг на друга, папа и Николай Игоревич молча усаживаются напротив — очень.

Только между собой не общаются.

Напряжение нарастает до тех пор, пока Олег, бубня что-то под нос про старых маразматиков, которые дружно засели у него в печени, не берет в руки гитару.

И магия его волшебного голоса заставляет время остановится.

Оно словно обращается в густую субстанцию, из которой испаряются и прошлые обиды, и сожаления. Под тексты и музыку их молодости, воздух вокруг покрывается ностальгической испариной, в которую мы дружно окунаемся. С оттенком светлой грусти на губах, подпевают Ульяна Маратовна и мама. Аня, слепившись с Женей в единую зефирку, тихонько мурлычат что-то друг другу. Едва слышно шевелят губами тетя Зи и тетя Тата. Младшие дети давно спят, а Кирюша, устроившись рядом с Катей и Сергеем, мурчит, пока та перебирает светлые волосы на макушке.

Каждый думает о чем-то своем. Но от того, что мы вместе, уютное тепло оборачивает в кокон, защищая от забот. Дарит умиротворение и покой.

Кошусь под огромную елку. Дети разобрали подарки, но нам предстоит еще каждому увидеть свой.

Мой для Олега в маленькой синей коробочке вызывает приятное покалывание на пальцах. Ладонь привычно ложится на живот, а я довольно улыбаюсь, глядя на еще ничего не подозревающего мужа.

«Скоро порадуем папу, сынок,» — думаю, посылая заряд тепла в крошечный комочек жизни.

Скрип колес папиной инвалидной коляски раздается неожиданно. Он подъезжает к широкому дивану, на котором сидит Олег. Оборачивается к загипнотизированной маме. Затем набирает в грудь воздуха. И встает.

Ледяной душ окатывает насквозь, когда папа шатается.

Упадет. Не выдержит.

Как ошпаренные, мы подрываемся с мест, но вопреки ожиданиям, грохота не раздается.

Потому что повиснув на плече подлетевшего Николая Игоревича, папа смеется.

— Старый идиот, — шипит Левицкий, утирая со лба испарину. — Садись обратно давай.

— Я вообще-то самый молодой из вас.

— Это когда было, Сема⁈ — рявкает мама и хватается за сердце. — Господи, ну что за кретин.

— Олег, а ты чего остановился? — хмыкает папа, пока мы пытаемся прийти в себя. — Ты играй, сынок. Я к тебе, посидеть. Коля, да хорош ко мне жаться.

— Да нужен ты мне, — огрызается Николай Игоревич, но с осторожностью помогает папе сесть на диван, а затем с тяжелым выдох заваливается рядом. — Играй, Олег Константинович, что остановился?

— Пойду подышу, — с непроницаемым лицом выдает муж и подхватывает лежащий рядом телефон. — Не скучайте.

Мы возвращаемся к разговорам. Размеренные, как течение ручья, они то прерываются на громкие всплески веселья, то утихают и мирным журчанием волн ласкают душу.

Олега нет долго. Мы поочереди косимся на дверь, но молчим, пока я не поднимаюсь за ним.

На закрытой террасе, Олег сидит в подвесном кресле и, сведя на переносице брови, смотрит на телефон. Он словно в глубоком трансе. Не замечает, когда дверь за мной закрывается с тихим щелчком. Поджав губы, он периодически проводит пальцем по экрану, пока тлеющий огонек сигареты не достигает кожи.

Только тогда он поднимает взгляд. Изумрудные омуты подернутые серой пеленой блестят и переливаются сотней огоньков гирлянд, которыми увешан наш дом.

— Замерзнешь, — улыбается глазами, а в уголках появляется тонкая сетка морщинок. — Иди сюда.

Подхожу ближе и забираюсь на колени. Аромат жженой сосны ласкает рецепторы и оседает на языке приятной горчинкой. Знакомое тепло потрескивающего камина проникает в тело, когда Олег заключает меня в кольцо рук. Мурчу и утыкаюсь носом в мощную шею. Щекочу дыханием напряженно пульсирующую венку и прикасаюсь губами к огненной коже.

Чувство абсолютного счастья обращает сердце в двигатель. Оно работает ровно, размеренными ударами распределяя кисло-сладкую кровь по покрывшейся мурашками коже.