— Но я — Атрейдес, — сказала она.
— Да, и об этом доподлинно свидетельствует Устное Предание.
— Значит, я могу умереть от этого.
— Но это же испытание.
— Ты сделаешь из меня истинную фрименку!
— Как еще научить твоих потомков выживать в этих условиях, когда не станет меня?
Она стянула с лица маску и приблизила лицо к лицу Лето. Подняв палец, она прикоснулась к завитой складке его капюшона.
— Осторожно постучи по ней, — сказал он.
Ее рука подчинилась не голосу, а какой-то внутренней команде. Палец двигался осторожно и аккуратно, прислушиваясь к своей собственной памяти, переданной через множество поколений, и уцелевшей в итоге всех ошибок и безошибочности при передаче информации. Он обернулся, его лицо оказалось в непосредственной близости от ее лица. На краю складки начали образовываться синие капли. В воздухе распространился сильный запах корицы. Сиона потянулась к каплям всем телом. Он ясно видел поры вокруг крыльев ее носа, видел, как она языком слизывает капли.
Вот она отодвинулась — не полностью удовлетворенная, но движимая осторожностью и подозрительностью. Так обычно поступал Монео. Каков отец, такова и дочь.
— Как скоро оно начнет действовать? — спросила она.
— Оно уже действует.
— Я имею в виду…
— Через минуту или около того.
— Я ничего тебе за это не должна?
— Я не потребую платы.
Она запечатала лицевую маску.
Лето увидел, как глаза Сионы начинают заволакиваться молочно-белым туманом отчуждения. Не спрашивая разрешения, она похлопала ладонью по складке переднего сегмента, требуя, чтобы Лето приготовил для нее живой гамак. Он подчинился. Она свернулась калачиком, и Лето, выгнув тело, смог увидеть ее в кармане своей кожи. Глаза Сионы оставались открытыми, но она уже ничего не видела. Она сильно дернулась, ее тело начала бить крупная дрожь, потом начались конвульсии, словно девушка умирала. Лето знал это ощущение, но не мог ничего изменить. В сознании Сионы останется не предковая память, но с ней навсегда останутся образы, звуки и запахи. Внутри нее начнут работать поисковые механизмы, там будет запах крови и вспоротых кишок, съежившиеся в своих землянках люди, знающие только то, что спасения нет… а механическое движение будет все ближе и ближе… и ближе… и громче… и громче…
Куда бы она ни бросилась, везде она найдет одно и то же. Выхода не будет нигде.
Он почувствовал прилив жизни. Борись с тьмой, Сиона. Это единственное, что всегда делали Атрейдесы. Они сражались за жизнь. А теперь она тоже сражается за жизни Других людей. Он почувствовал мгновенное отупение, но затем жизненная сила взорвалась с новой силой. Сиона все глубже и глубже погружалась во мрак, гораздо глубже, чем кто-либо до нее. Он начал тихонько ее укачивать, словно в колыбели. Неизвестно, что сыграло свою роль — мягкое укачивание или тонкая нить горячей решимости, но к полудню содрогания прекратились и состояние Сионы стало больше походить на обычный сон. О видениях говорили только единичные глубокие вздохи и вскрики. Перекатываясь с боку на бок, Лето продолжал бережно нянчить Сиону.
Сможет ли она вернуться в мир после посещения таких глубин? Реакция Сионы обнадеживала. Какая сила таится в этой девушке!
Она проснулась поздним вечером, на нее снизошло спокойствие, ритм дыхания изменился. Глаза внезапно открылись. Она посмотрела на Лето, выкатилась из гамака. повернулась к нему спиной и простояла так около часа, о чем-то напряженно раздумывая.
Монео в свое время поступил точно так же. В этих Атрейдесах появилась новая черта. Некоторые старшие Атрейдесы шумно обрушивались на него. Другие пробовали убежать, спотыкаясь и нервно оглядываясь, заставляя его гнаться за ними, некоторые падали на камни и начинали дико извиваться. Некоторые безмолвно садились на корточки и тупо смотрели в землю. Но никогда никто не поворачивался к нему спиной. Лето рассматривал это как обнадеживающий знак.
— Ты — начало, имеющее понятие о том, как широко распространилась моя семья, — сказал он.
Она обернулась, губы плотно сжаты, но глаза опущены — она не посмела встретиться с ним взглядом. Он видел, что она приняла это, хотя это понимание могли разделить с ним очень немногие, — понимание того, что его единичная множественность была способна вместить в себя, как семью, все человечество.
— Ты мог бы спасти в лесу моих друзей, — обвиняющим тоном произнесла она.
— Да, но ты тоже могла бы спасти их.
Она сжала кулаки и, прижав их к вискам, посмотрела на него горящим взглядом.
— Но ты же знаешь все!
— Сиона!
— Неужели я должна была познать это именно так? — прошептала она.
Он молчал, предоставив ей самой ответить на этот вопрос. Ее надо было заставить понять, что его первичное сознание работало по-фрименски и что он, как хищник, будет преследовать любую добычу, которая оставляет следы.
— Золотой Путь, — прошептала она. — Я могу почувствовать его, — потом она с гневом взглянула на Лето. — Он так жесток, твой Золотой Путь!
— Выживание всегда жестоко.
— Они не могли нигде спрятаться, — продолжала шептать она. — Что ты со мной сделал?
— Ты пыталась стать фрименской мятежницей, — ответил он. — Фримены обладали почти фантастической, невероятной способностью читать самые незаметные следы в Пустыне. Они могли отыскать в песках следы малейшего ветерка.
Он увидел на ее лице следы угрызений совести, в ее памяти всплыли образы погибших товарищей. Он заговорил, понимая, что вслед за угрызениями совести придет чувство вины, а потом гнев, который обратится на него.
— Ты бы поверила мне, если бы я просто все это тебе рассказал?
Угрызения совести подавляли ее. Она тяжело дышала, широко открыв под маской рот.
— Ты еще не выжила в Пустыне, — вдруг сказал он. Постепенно ее дрожь улеглась. Фрименские инстинкты начали проявлять свое закаливающее действие.
— Я выживу, — сказала она, глядя прямо в его глаза. — Ты читаешь нас по нашим эмоциям, так?
— Эмоции зажигают мысли, — сказал Лето. — Я могу уловить малейшие изменения поведения и указать их эмоциональную причину.
Он видел, что она принимает свою наготу так же, как ее принял когда-то Монео, — со страхом и ненавистью. Но это не имело практически никакого значения. Он давно прозондировал время впереди их. Да, она выживет в его Пустыне, потому что ее следы были видны рядом с его… но он не чувствовал ее плоти в этих следах. Но непосредственно за ее следами он вдруг увидел отверстое пространство, в котором было запечатано так многое. Смертный крик Антеак прозвучал в его сознании… крики атакующих Говорящих Рыб!
Придет Малки, подумал он. Мы снова встретимся, Малки и я.
Лето открыл свои человеческие глаза и увидел, что Сиона пристально смотрит на него.
— Я все еще ненавижу тебя, — выпалила она.
— Ты ненавидишь вынужденную жестокость хищника.
Она заговорила с ядовитым воодушевлением.
— Но я видела еще кое-что. Ты не можешь читать мои следы?
— Вот почему ты должна участвовать в селекции и дать потомство, чтобы сохранить это качество у потомков.
Он не успел договорить, как пошел дождь. Невесть откуда взявшаяся туча, темнота и ливень — все наступило одновременно и внезапно. Несмотря на то что Лето обычно очень хорошо чувствовал изменения погоды, на этот раз стихия застала его врасплох. Он знал, что в Сарьире иногда идут дожди, дождь быстро кончался, вода испарялась и снова становилось сухо. Как только выглядывало солнце, вода из луж мгновенно испарялась. В большинстве случаев вола вообще не успевала упасть на землю. Это были призрачные дожди, вода испарялась, сталкиваясь с перегретыми нижними слоями воздуха. Но этот дождь намочил Лето.
Сиона откинула с лица маску и, подставив лицо дождю. жадно глотала воду, не замечая, какое действие оказывала вода на Лето.
Как только дождь намочил кожу из песчаных форелей, все тело Лето свернулось в огромный клубок невыразимых страданий. Раздельные движения форелей и Червя привели к ощущению, что все тело разрывается на части, что придавало новое значение слову «боль». Песчаные форели стремились ринуться к воде и окружить ее. Червь чувствовал, как вместе с водой на него проливается сама смерть. Струйки синего дыма поднимались в тех местах, где Лето соприкасался с водой. Внутренний биохимический завод начал производить Пряность. Синий дым поднимался от всего его тела, лежавшего в огромной луже. Лето извивался и стоная.
