Вэлкорт теперь слышал в коридоре другой голос, голос, из-за которого он задерживался, голос Шилоха Бродерика. Стареющий Бродерик прибыл из своего вашингтонского дома с требованием, чтобы его допустили «ввести президента в курс дел». К протокольной заявке была подколота записка «Дорогой Сэм», напоминающая об их прошлых связях. Даже не объявляя этого открытым текстом, записка ясно давала понять, кто послал Шилоха «вводить президента в курс дел».

Поддавшись прихоти («все-таки я президент!»), Вэлкорт сказал:

— Пришлите Бродерика сюда. Скажите остальным, чтобы они начинали без нас. Они могут до моего прихода сгладить кое-какие шероховатости друг с другом.

Вэлкорт нагнулся, включил единственный торшер над удобным креслом, а сам уселся напротив него, в тени. Бродерик, войдя в кабинет, увидел эту расстановку и все понял.

— Не вставайте, сэр.

«Шилох сильно постарел с тех пор, как мы виделись последний раз», — отметил Вэлкорт. Он ходил прихрамывающей походкой старого человека, оберегая левую ногу. На его худом лице появились новые глубокие морщины, а волнистые волосы стали совершенно седыми. Уголки глаз его выглядели влажными, узкий рот стал еще более суровым.

Они пожали руки, причем Бродерик стоял, а Вэлкорт остался сидеть. Бродерик уселся в кресло под лампой, направленный отражатель которой бросал на него безжалостный свет.

— Благодарю вас, мистер президент, что вы согласились принять меня перед остальными.

— Я не ставил вас впереди остальных, Шилох. Я отодвинул остальных назад.

Это вызвало признательный смешок оценившего тонкий юмор человека.

Вэлкорт мог себе представить, как Шилох обсуждает вопрос о том, использовать ли обращение «президент» или «Сэм». Его дипломатическая выучка все-таки победила.

— Мистер президент, я не знаю, можете ли вы по достоинству оценить представившуюся нам возможность раз и навсегда разрешить коммунистический вопрос.

«Вот, дерьмо! — подумал Вэлкорт. — А я-то думал, что его люди могут предложить нам что-нибудь новенькое».

— Выкладывайте, Шилох.

— Вы, конечно, понимаете, что у них все еще есть агенты, даже здесь, в Вашингтоне.

— В наши дни иммунитет — это слово без его старых значений, — сказал Вэлкорт.

Бродерик хмыкнул и продолжил:

— Вы имеете в виду, что у нас тоже есть там люди, я же обращаюсь к другому аспекту ситуации. Советы и Соединенные Штаты представляют собой «шкуру леопарда», пятна которой — это незатронутые чумой общины. Сравнение относительной уязвимости этих населенных центров ясно показывает, что преимущество на нашей стороне.

— Это действительно так?

— Несомненно, сэр. У нас более разбросанные общины с меньшей численностью населения. Вы уловили мою мысль?

«Боже правый! Неужели он собирается вытащить на свет старую доктрину «первого удара»?»

— Мы обсуждали это с моим предшественником в течение некоторого времени. — Тон голоса Вэлкорта был сух. — Но вы, конечно, не…

— Не атомное оружие, сэр! Бактериологическое!

— И мы, конечно, свалим все на О'Нейла. — Голос Вэлкорта стал еще суше.

— Совершенно верно!

— А что общего имеют с этим советские агенты?

— Мы дадим им ложный след, и этот след докажет, что мы здесь ни при чем.

— И как же вы собираетесь заразить Советы?

— Птицы.

Вэлкорт подавил улыбку, покачав головой.

— Перелетные птицы, мистер президент, — сказал Бродерик. — Это именно то, что этот Безумец…

Вэлкорт больше не мог сдерживаться. Его всего затрясло от смеха.

— В чем дело, мистер президент?

— Сразу после того, как меня привели к присяге, Шилох, я позвонил премьеру, и у нас была получасовая беседа — уже принятые обязательства остаются в силе, какие новые варианты могут быть — и все такое прочее.

— Хороший ход, — сказал Бродерик. — Успокоит их подозрения. Кто был вашим переводчиком? — Он кашлянул, уяснив свою бестактность. — Простите, сэр.

— Да, мы говорили по-русски. Премьер считает, что у меня грузинский акцент. Он находит весьма полезным, что я могу говорить на его языке. Это сводит непонимание к минимуму.

— Тогда почему же вы только что смеялись?

— Премьеру было весьма неловко рассказывать мне о недавнем предложении его военных. Предоставляю вам самим угадать содержание этого предложения.

— Зараженные птицы?

Вэлкорт усмехнулся.

Бродерик наклонился вперед, его выражение лица стало напряженным.

— Сэр, вы знаете, что их слову нельзя верить никогда! Если они уже…

— Шилох! Советский Союз действует в своих собственных интересах. Так же будем поступать и мы. Их премьер — прагматист.

— Он лживый сукин сын, который…

— Хватит! Он, конечно, знает, что я не всегда был с ним полностью откровенен. Разве вы, Шилох, не сказали как-то, что в этом и заключается суть дипломатии — создание приемлемых решений из лжи?

— У вас хорошая память, сэр, однако коммунисты наверняка собираются устроить нам это. Мы не можем позволить себе расслабиться ни на…

— Шилох, ну пожалуйста! Я не нуждаюсь в лекциях об опасности коммунизма. Перед нами более непосредственная опасность, и до сих пор мы хорошо сотрудничали в поисках какого-либо пути предотвращения вымирания человечества.

— А что, если они найдут лекарство первыми?

— Некоторые из наших людей работают в их лабораториях, Шилох, а некоторые из их людей — у нас. Мы даже отправили Лепикова и Бекетта вместе в Англию. Связь открыта. Я сам разговаривал с Бекеттом на прошлой неделе, перед тем, как… В общем, мы поддерживаем связь. Конечно, каждый из нас слушает эти разговоры. Я не думаю, что это приведет нас к золотому веку, однако это обнадеживающий знак в мире, стоящем перед угрозой вымирания. И если существует преимущество от этого сотрудничества, преимущество, которое можно получить без компромисса в наших взаимных усилиях, я буду держаться за это преимущество.

— При всем моем уважении к вам, сэр, позвольте спросить: неужели вы полагаете, что у них нет исследовательских центров, которые они держат в секрете?

— При всем моем уважении к вам, Шилох, но неужели вы думаете, что у нас нет таких же центров?

Бродерик откинулся назад, сложил ладони и приставил их к губам.

Вэлкорт знал, кого представляет Бродерик — очень сильных и очень богатых людей, большая часть из которых — государственные чиновники и удалившиеся на пенсию с государственной службы люди, чья карьера основывалась на правиле «быть правым, когда ты не прав». В бюрократических кругах, как давно понял Вэлкорт, простой факт правоты вовсе не делал человека популярным, особенно если при этом кто-то из вышестоящих начальников оказывался неправым. Люди, добившиеся власти в этой среде, как заметил Вэлкорт, стремились работать «на прессу». Им хотелось больших заголовков, и чем драматичней они звучат, тем лучше. И простые ответы, не важно, что они впоследствии могут оказаться неправильными. Драма, в этом была вся суть, была для них самым мощным преимуществом в зале заседаний, особенно драма, представленная в самых сухих и аналитических терминах. На этом единственном принципе Бродерик сделал свою карьеру.

Вэлкорт сказал:

— Вы давно уже далеки от правительства, Шилох. Я знаю, что у вас есть важные контакты, но они могут не говорить вам всего, что знают.

— А вы говорите? — В голосе старого дипломата слышалось раздражение.

— Я придерживаюсь политики наращивания искренности — не совсем, но стремлюсь идти в этом направлений.

Шилох Бродерик погрузился в молчание.

Вэлкорт заметил, что чума выработала в самых влиятельных людях новый вид сознания. Это было уже не просто приспособление к последовательности новых политических ситуаций, а иной уровень осведомленности, более глубокий. Он ставил выживание на первое место, а политические игры на второе. Вся политика снизилась до ее самого личного уровня: «Кому я доверяю?» И когда этот вопрос задавался в ситуации жизни и смерти, ответ на него мог быть только один: «Я доверяю людям, которых знаю».