Когда они спустились по осыпи и открыто шли по лесу, Дэвид говорил себе, что вертолет обязательно вернется. Сидящие в нем люди увидали его носовой платок. Катсуку не останется ничего как смириться с этим. И вообще, какое отношение к реальной жизни имеют его прибацанные разговоры про воронов. Люди увидали платок и обязательно вернутся.

Из-под руки Дэвид глянул на скалу и увидал над ней маленькое пятнышко, темной тучкой поднимающееся в ясно-голубое небо.

Вертолет мог вернуться. Могли прийти пешие искатели.

Дэвид настроился услыхать шум винтов.

Катсук завел мальчика в густую тень деревьев, и Дэвид молился, чтобы вертолет прилетел, когда они будут на открытом месте, не затененном деревьями.

СУМАСШЕДШИЙ ИНДЕЕЦ!

Катсуку передалась напряженность мыслей мальчика, но он знал, что две фигуры, стоящие сейчас в полумраке леса — это не люди. Никто из людей не шел сейчас по этой древней тропе. Они сами были только первичными элементами, очищающими суть свою от атомов времени, как животные очищают свою шерсть от колючек. Мысли его летели сейчас как ветерок над травой, производя шевеление мира лишь после того, как пронеслись в нем. И когда мысли его пролетали через мир, все позади застывало в молчании, незаметно изменившись по сравнению с предыдущим моментом.

И еще кое-что изменялось.

Эти мысли изменяли что-то первичное, то, что можно было чувствовать в самых дальних звездах.

Катсук остановился, осмотрел мальчика и сказал:

— Летящий погибнет от скорости, и сильный не укрепит мощь свою, пока не поверит он в себя. Вот что говорится в ваших хокватских книгах. Еще там говорится, что бахвалясь среди сильных можно уйти голым средь бела дня. Когда-то у вас, хокватов, были умные люди, но вы никогда их не слушали.

В другой раз они отдыхали и пили из ручья, стекающего со скального уступа. Под ними в глубоком ущелье грохотала зеленая река. Высоко-высоко облака пятнали небо, бросая тени на серые скалы на другом берегу.

Катсук указал вниз, на реку: «Гляди!»

Дэвид повернулся, посмотрел вниз и в изменчивом ритме солнечных отблесков увидал плывущего бурого оленя. Свет, звуки и движения зверя — все вместе ослепили его сознание.

В воздухе присутствовал какой-то мрачный холод, и когда они уходили от ручья, Дэвид услыхал как внезапно умолкли лесные птицы. Небо все сильнее затягивалось тучами. На плечо уселся овод, немного посидел и полетел по своим делам.

Мальчик уже давно потерял надежду, что Катсук накормит его в этой глухомани. Были только слова, одни разговоры о том, что здесь имеется еда. Но ведь и сам Катсук говорил: «Слова дурачат тебя».

Дэвид следил за мельканием беличьих лапок на высокой ветке, но думал он только об одном — как бы изловит зверька и съесть.

День тянулся медленно-медленно. Иногда Катсук рассказывал о себе или своем племени — истории очень увлекательные, но не всегда похожие на правду. Мальчик с индейцем проходили через густые заросли и шли по залитым солнцем полянам, над ними были тучи и трепещущие листья. И везде единственным звуком был только звук их собственных шагов.

Из-за сильной усталости Дэвид позабыл даже про голод. Куда они идут? Почему не прилетает вертолет?

Катсук и сам старался не думать о цели их путешествия, говоря себе: «Сейчас мы здесь, а пойдем туда-то». Он чувствовал, как изменяется сам, как охватывают его древние инстинкты. В своей памяти он находил совершеннейшие провалы, и знал, что про кое-какие вещи и явления уже не сможет думать так, как принято у хокватов.

Вот только к чему вели происходящие в нем перемены?

Ответ на этот вопрос сам возник в его сознании, духи открыли ему свою мудрость, свое решение: его мысли, его мозг будет преображаться до тех пор, пока сознание не отключится полностью; тогда он окончательно станет Похитителем Душ.

Под громадным тополем протекал ручей. Повсюду было множество оленьих следов. Катсук остановился и они напились. Мальчик смочил водой лицо и воротник.

Катсук наблюдал за ним и думал: «Сколько силы в этом маленьком человеке… Как странно пьет он воду сложенными ладонями… Что подумали бы его соплеменники о парне, стоящем в такой позе…»

В том, что делал мальчик, было своеобразное изящество. Он уже начинал вписываться в эту жизнь. Когда нужно было молчать — он молчал. Когда можно было утолить жажду — он пил. Вот только голод был для него тяжелым испытанием. Духи дикой природы проникли в него и говорили, что он сделал правильный выбор. Правда, правота эта еще не была окончательной. Он все еще оставался хокватским мальчиком. Клетки его тела нашептывали ему мысль о бунте, заставляя отказаться от окружающей его земли. И в какой-то миг он мог отделиться от нее, еще раз стать совершенно чужим ей. Пока все находилось в неустойчивом равновесии.

Катсуку казалось, что именно он и регулирует это равновесие. Мальчик не имеет права требовать еды, пока не наступит время. Жажду следует утолять лишь тогда, когда хочется пить. Разрушающее воздействие голоса может быть предотвращено желанием не разговаривать.

Нагруженные пыльцой пчелы деловито гудели в огненных метелках цветов возле падающего с обрыва ручья. «Это глаза духов, от которых нам никогда не укрыться.»

Катсук присмотрелся к насекомым, трудящимся в зеленоватом от листвы свете. Пчелы были частью здешнего мироустройства и порядка. Причем, не как множество отдельных существ, но как единый организм. Они были Пчелой, посланницей духов, что когда-то отметила его самого.

Мальчик напился из ручья и сел на корточки, внимательно оглядываясь по сторонам, ожидая, что будет дальше. В какой-то миг в посадке головы мальчика Катсуку открылся намек на человека, что был отцом этого человеческого создания: из мальчишеских глаз выглядывал взрослый, взвешивая, оценивая, планируя.

Мысль о присутствующем здесь мужчине-отце заставила Катсука на какой-то миг нервничать. Ведь отец уже не был Невинным. Он обладал всякими премудростями хокватов. У него могли быть какие-то особенные силы: добрые и злые, которые позволяли хокватам главенствовать над более примитивным миром. Следует заставить этого типа держаться в тени, подавить его активность.

Только как это сделать? Плоть мальчика нельзя было отделить от того, кто дал ему жизнь. Следовало призвать силу духов. Но каких духов? Каким образом? Удастся ли исключить мужчину-отца с его собственными провинностями и недостатками?

Катсук подумал: «Мой отец пришел бы, чтобы помочь мне в подобной ситуации.»

Он попытался вызвать образ отца, но пришел не облик, а голос.

Внезапно Катсук почувствовал, как в нем проклевываются семена паники.

Его отец был здесь. Человек, который существовал. Он пришел от своих берегов, рыбалки, воспитания двух детей. Но он избрал путь пьянства, обращенной вовнутрь ярости и смерти в воде. Разве хокваты отвечали за это?

Где было его лицо, его голос? Он был Хобухетом, Речным человеком, чье племя жило на этой земле два раза по тысяче лет. И он был отцом своего сына.

Катсук продолжил свои размышления: «Но ведь я уже не Чарлз Хобухет. Я — Катсук. И отец мой — Пчела. Я призван, чтобы сотворить ужасное. Пока я Ловец Душ, мне следует призывать на помощь только духов.»

Теперь он беззвучно молился, увидав, как блеснули глаза мальчика отражением своего мужчины-отца. Нет, в этом месте никакая сила не может сравниться с Ловцом Душ. Это успокоило Катсука. Не может сомневаться величайший из духов! Нет в этой плоти хокватского отца, он изгнан. Остался один Невинный!

Катсук поднялся и прошел вдоль края обрывистого склона, слыша, что мальчик идет за ним. Не нужно было никаких слов, никаких команд. Похититель Душ создал в воздухе невидимую нить, по которой следовал мальчик, будто привязанный крепким ремнем.

Катсук сошел с тропы и углубился в поросшие мхом заросли тсуги. Где-то здесь был гранитный уступ, опоясывающий всю речную долину. Ноги сами несли его. К первому выходу камня он вышел где-то через час, продираясь через заросли черники. Мальчик следовал за ним, протискиваясь через кусты, как делал это Катсук. Они вышли на голую каменную поверхность, к югу от них развернулась вся долина с сочными травами и пасущимися на полянах лосями.