— Ты видел скандал?

— Я как раз был там. Джо назвал па лжецом, мошенником и вором. Па пошел за дубиной, но Джо был быстрее. Ему тогда было семнадцать, и он был сильным. Он дал этой дубиной па по голове так, как будто хотел убить его. Па рухнул, как заколотый теленок.

Джо вытащил деньги, что па получил за лошадь, побежал наверх, собрал саквояж и был таков.

— Ужасное было дело, — сказала она.

Грант кивнул.

— Никогда не забуду того, как тот парнишка стоял на крыльце, с сумкой в руке, придерживая сетку от комаров. Ма рыдала над па и прикладывала к его голове влажное полотенце. Джо заговорил так тихо, что мы ни в жизнь бы не услышали, если бы не были такими перепуганными и притихшими. Мы думали, что па наверняка умер.

— Я надеюсь, что больше никогда никого из вас не увижу, — сказал Джо. И убежал.

— Да уж, он знал, какой у па был норов, — сказала Клаудия.

Рут щелкнула выключателем. Изображение померкло. Она повернулась; ее лицо выглядело спокойным и пустым от воздействия манипулятора, но щеки были мокры от слез.

— Я должна кое-что узнать, — произнесла она. — Это вы, чемы, сделали это с моим отцом? Это вы… заставили его?

Келексель вспомнил, как Фраффин хвалился, что приготовил убийцу… хвалился и объяснял, что у Расследователя Главенства не осталось ни единого шанса не избежать ловушек этого мира. Но что такого важного могло быть в горстке недочеловеков, слепленных и воспитанных специально для нужд чемов? «Они не недочеловеки, — напомнил себе Келексель. — Они — дикие чемы».

— Это вы, я знаю, — сказала Рут. — Я подозревала это из того, что ты говорил мне.

«Неужели я так прозрачен для нее? — спросил себя Келексель. — Как она узнала? Какими странными силами обладают эти туземцы?»

Он попытался скрыть замешательство, пожав плечами.

— Жаль, что вы не можете умереть, — сказала Рут. — Я хочу, чтобы ты умер.

Несмотря на воздействие манипулятора, Рут ощущала глубоко внутри ярость, отдаленную, но отчетливую, разгорающийся и обжигающий гнев; она желала броситься на чема и впиться ногтями в его непроницаемую серебристую кожу.

Голос Рут прозвучал так спокойно и равнодушно, что Келексель не сразу понял, что они означают. Умер! Она пожелала, чтобы он умер! Он отшатнулся. Что за возмутительные грубости!

— Я чем, — сказал он. — Как ты смеешь говорить такие вещи чему?

— Ты действительно не знаешь, да? — спросила она.

— Я снизошел до тебя, ввел тебя в свое общество, — сказал он. — И это твоя благодарность?

Рут обвела взглядом комнату-тюрьму, сосредоточилась на его лице — тусклая, отливающая металлом серебристая кожа, черты искажены гримасой презрения. Сейчас, когда инопланетянин стоял рядом с ее стулом, он был лишь чуть-чуть выше ее головы, и Рут могла видеть темные волоски, шевелившиеся в его носу, когда он дышал.

— Мне почти жаль тебя, — сказала Рут.

Келексель сглотнул. Жаль? Ее слова вывела его из себя. Он бросил взгляд на руки и удивился, обнаружив, что они крепко сцеплены друг с другом. Жаль? Он медленно расцепил пальцы, заметив, что ногти начали приобретать предупреждающий дымчатый вид — реакция на размножение. Воспроизведя себя, его тело завело часы плоти. Ему требовалось омоложение, и чем быстрее, тем лучше. Неужели она жалела его потому, что он просрочил омоложение? Нет, она не могла знать о раболепии чемов перед Омолодителями.

«Просрочил… просрочил… почему я тяну с омоложением?» — подумал Келексель.

Он подивился самому себе — своему бесстрашию и дерзости. Он позволил себе зайти далеко за те пределы, когда другие чемы начинали гоняться за Омолодителями. Келексель сделал это почти добровольно, играя чувством подвластности смерти. Какой еще чем отважился бы на такое! В этом он был почти как Рут. Почти смертным! А она еще ругала его! Да как она посмела, бедняжка?

Келекселя окатила волна острой жалости к себе. Как кто-то может понять это? Кто вообще знает? Его сородичи чемы все до единого будут думать, что он воспользуется услугами Омолодителя, когда почувствует нужду в этом. Никто не понимает…

Келексель поколебался, чуть было не сказав Рут о той дерзости, которую позволил себе, но вспомнил ее слова. Она хотела его смерти.

— Как объяснить тебе? — спросила Рут. Она снова повернулась к пантовиву, покрутила ручки. Отвратительная машина, творение отвратительных чемов, вдруг стала для нее очень важной. Ей показалось жизненно необходимым немедленно показать Келекселю, почему в ней проросло семя столь неистовой ненависти к нему. — Смотри, — сказала Рут.

Экран пантовива вспыхнул, и появилась длинная комната с высокой кафедрой в одном конце, рядами скамеек позади кафедры, отделенными невысокой оградой, столами и еще одной отгороженной секцией справа, где сидели двенадцать туземцев в различных позах, выражающих скуку. Вдоль боковых стен возвышались греческие колонны, перемежаемые темными деревянными панелями и высокими окнами. Из окон лился утренний свет. За высокой кафедрой сидел кругленький мужчина в черном одеянии, лысая голова наклонена вперед, луч света играет на лысине.

Келексель обнаружил, что узнает некоторых из туземцев, сидящих за столами рядом с кафедрой. Там была приземистая фигура Джо Мэрфи, родителя Рут; и Бонделли, эксперт по праву, которого Келексель видел в эпизодах истории Фраффина — узкое лицо, черные волосы, зачесанные назад, точно два крыла жука. На стульях, стоящих рядом с ограждением, сидели те знахари, Вейли и Турлоу.

Турлоу интересовал Келекселя. Почему она выбрала сцену с этим туземцем? Правда ли, что она спарилась бы с этим существом?

— Это судья Гримм, — сказала Рут, указывая на мужчину в черном одеянии. — Я… я ходила в школу с его дочерью. Ты знаешь это? Я была… у него дома.

Келекселю послышалось страдание в ее голосе. Он хотел усилить воздействие манипулятора, но затем передумал. Воздействие могло замедлить рассказ. Он обнаружил, что ему чрезвычайно любопытно знать, что на уме у Рут. Каковы ее мотивы?

— Мужчина с тростью, вон там, слева, за тем столом, — это Паре, окружной прокурор, — сказала Рут. — Моя мать состояла в одном садовом клубе с его женой.

Келексель взглянул на указанного туземца. Весь его облик дышал надежностью и честностью. Квадратную голову покрывали седые, с металлическим отливом волосы. Надо лбом волосы образовывали прямую линию и были коротко подстрижены над торчащими ушами. Подбородок выдавался вперед. Губы казались четким сжатым переходом к крупному носу. Кустистые брови двумя коричневыми овалами нависали над голубыми глазами. Наружные кончики глаз слегка опускались вниз, что подчеркивали глубокие морщины.

Рядом с его креслом к столу прислонялась трость. Время от времени Паре прикасался к ее узловатой ручке.

Казалось, в этой комнате должно было вот-вот произойти что-то важное. Рут увеличила громкость, и до Келекселя донеслось покашливание рассевшихся по рядам зрителей и шелест переворачиваемых страниц.

Келексель наклонился вперед, положив руку на спину стула Рут, глядя, как Турлоу поднимается и идет к креслу рядом с высоким столом. Затем последовал короткий религиозный ритуал, что-то связанное с правдивостью, и Турлоу сел в кресло, а эксперт по праву, Бонделли, встал рядом.

Келексель впился взглядом в Турлоу — широкий лоб, черные волосы. Если бы не манипулятор, предпочла бы Рут это создание ему, Келекселю? Турлоу производил такое впечатление, как будто он спрятался за своими темными очками. От него исходило ощущение беспокойства. Он отводил глаза от какого-то определенного места. Келексель вдруг понял, что Турлоу избегал смотреть на операторскую группу Фраффина. Он знал о присутствии чемов! Ну конечно! Он был невосприимчивым.

К Келекселю мгновенно вернулось чувство долга. Он чувствовал стыд, вину. И он внезапно понял, почему не пошел к одному из корабельных Омолодителей. Как только он сделает это, то окончательно попадет в ловушку, расставленную Фраффином. Он станет одним из них, находящихся во власти Фраффина ничуть не меньше, чем любой из туземцев этого мирка. Оттягивая этот шаг, Келексель знал, что не подвластен Фраффину. Хотя это было лишь делом времени.