Конрат ударил Бирга кулаком по лицу, и тот лишь чудом удержал равновесие и не упал. Одной рукой он схватился за нос, из которого уже текла кровь, а другую, трясущуюся от страха, но все же продолжавшую сжимать рукоять деревянного меча, выставил вперед, в надежде не подпустить к себе Конрата. И попятился.

— Конрат, не надо! Отстань!

— Я играю!

Конрат рывком попытался сократить дистанцию до позволяющей навязать рукопашный бой, но Бирг отскочил и снова выставил меч вперед.

— Я больше не буду! Отстань!

Вдруг в зале для тренировок раздался громовой голос:

— Это что тут, черт подери, происходит?! Тупая мелюзга! Вы что, совсем страх потеряли?!

Кровь в жилах ребят застыла. Они мигом прекратили свои детские разборки, а Зоран попытался подняться, хоть это и было адски тяжело. Но когда в помещение входил магистр, все те, кто почему-то лежит или сидит, обязаны были встать.

Это был одетый в черное, высокий, седой и жилистый мужчина, с короткой стрижкой и обезображенным шрамами лицом. Скрестив руки за спиной, он подошел вплотную к уже выстроившимся в шеренгу драчунам. Его движения были легкими и угрожающими, в них ощущалась сила, уверенность и отвага. Разгневанно посмотрев на своих учеников, наставник снова заговорил, делая ударение на каждом слове:

— Что тут творится?! — голос разъяренного медведя, не иначе.

Мальчики переглянулись. Бирг выглядел напуганным. Страх Зорана, напротив, улетучился, уступив место угрюмости. Конрат же, сверля Бирга глазами, выглядел откровенно злым.

— Мы оттачивали фехтование, магистр Андерс, — произнес Конрат настолько виновато, насколько мог.

— Фехтование? Да еще и оттачивали? Да вы едва меч держать научились, фехтовальщики чертовы! Что я вам строго-настрого запретил?! Не смейте, не смейте фехтовать без меня! Вы только ошибки закрепите!

Воспитанники пристыженно склонили головы.

— Простите, магистр Андерс, — почти хором произнесли они.

— Видимо, вам мало шести часов тренировок в день. Отлично. Выносливые, значит. Ну-ну. В наказание всю сегодняшнюю ночь вы вместо сна будете бегать по полосе препятствий. Начиная с этой минуты. Бегом марш на полосу!

И они побежали. Зоран едва успевал за Конратом, который, похоже, не сильно ускорялся, а Бирг, не желая опять ловить на себе гневные взгляды последнего, оторвался от своих товарищей по наказанию.

— Конрат, — произнес Зоран с одышкой.

— Что?

— Спасибо.

Конрат в ответ кивнул и слегка улыбнулся. В те времена он приходился Зорану самым близким другом. В те времена он казался Зорану хорошим человеком по меркам их ордена. Но казаться и быть — это никогда не одно и то же.

С тех пор многое изменилось.

***

Облокотившись на огромные каменные перила и вглядываясь вдаль в ожидании заката, на чрезвычайно просторном балконе крепости одиноко стоял мужчина тридцати с небольшим лет, с длинными черными волосами. Он являл собой значительно выше среднего роста человека, атлетически сложенного, с узкой талией, широкими плечами и весьма, даже немного чересчур, мускулистого. Он был одет в черный кожаный дублет и черные узкие штаны, заправленные в высокие, опять же черные, сапоги. Контуры лица его были резкими и грубыми, однако в них присутствовало некое северное благородство. Взгляд зеленых глаз был задумчивым и жестким, но при этом слегка печальным.

Он повернул голову, когда чья-то небольшая крепкая ладонь легла ему на плечо. Это оказался Креспий. Самый младший из Ордена. И тот из братьев, в ком легче всего разглядывались остатки человечности.

— Красиво здесь, — начал Креспий. Невысокий, легкий и подвижный парень, он был одет примерно так же, как Зоран, к которому только что присоединился.

— Да уж, Афрей красив, — Зоран тяжело вздохнул. — Наверное, им можно было бы восхищаться бесконечно…

— Если не знать, сколько людей погубили его леса?

— Да.

Они некоторое время молчали, смотря на бесконечно прекрасные пейзажи северного Ригерхейма. Прервал молчание Зоран:

— Кто-то сейчас на контракте?

— Все здесь, в крепости. Наши птицы давно не приносили ничего стоящего. Твой контракт на мэра Трезны был последним.

— Я ушел за Дунканом почти два года назад и только сейчас вернулся. Хочешь сказать, за это время вороны не принесли совсем ничего?

— Братья говорят, что Ригерхейм с каждым днем все более скептичен. Наш Орден в сознании людей трансформируется из были в наивную притчу о справедливости. Да и сама справедливость, я слышал, становится для простого народа лишь мифом. Мало кто разговаривает теперь с птицами.

— Отрадно сознавать, что месть становится делом глубоко личным. Так и должно быть.

— Наверное. А где ты, кстати, пропадал так долго? Почему не возвращался?

— К барону было трудно подобраться, и планирование заняло много времени. А потом я решил немного отдохнуть от ароматов хвои.

— И где же ты отдыхал от них?

Зоран нахмурился, будто вспомнив что-то неприятное:

— В основном, в южных землях.

— А в Ланте был? Всю жизнь хотел там оказаться! Я слышал о ежегодном карнавале в этом городе. Говорят, что праздника более помпезного не сыскать во всем Ригерхейме! Ты побывал на нем?

— Да.

— И как?

— Помпезно, — угрюмо ответил Зоран.

Креспий почувствовал, что Зорану отчего-то не хочется говорить о Ланте.

— Конрат сегодня сказал, что контракты скоро снова появятся, — сменил он тему.

— Ну вот, а говоришь, Ригерхейм скептичен, и с птицами никто не разговаривает. Только откуда Конрату знать, что вскоре они непременно что-то принесут? Насколько я помню, он не пророк. Впрочем, не важно: он магистр, ему видней.

— Я давно не видел его таким радостным.

— Он всегда радуется новым контрактам, как-никак они у нас высокооплачиваемые.

Лицо Креспия сделалось грустным:

— А мне, если честно, не хотелось бы получить контракт.

— Я знаю, Креспий, знаю. Хотя, помнится, когда-то ты так и рвался в бой.

— Меня стала угнетать тщетность нашей миссии. Если раньше мне действительно казалось, что я могу сделать мир лучше, подарить ему некий баланс или, на худой конец, надежду на него, то теперь я понимаю, что навряд ли справлюсь с этим, потому что всех мерзавцев убить невозможно. Их неисчислимо много, как волн на море.

Зоран ухмыльнулся.

— Не поэтому, Креспий. Далеко не поэтому ты не сможешь сделать этот мир лучше.

— А почему тогда?

Зоран в течение нескольких секунд обдумывал ответ, после чего произнес:

— Что ты обычно делаешь, после того как выполнил контракт?

— Иду за платой к нанимателю.

— А что ты делаешь, когда получил плату?

— Иду в бордель.

Зоран рассмеялся.

— Ну хорошо. А что ты делаешь после того, как обошел все бордели, таверны и казино в городе?

— Возвращаюсь в крепость, Зоран. Я не понимаю, к чему ты это спрашиваешь.

Зоран продолжал:

— А где, и самое главное — с чем остается тот, чью жажду мести ты утолял? Твой наниматель?

Креспий задумчиво сдвинул брови.

— Чаще всего дома. И… ни с чем.

— Верно! Ни с чем. Ты не возвращаешь ему убитых родственников, а лишь отправляешь виновного в этом к праотцам. Ты не исцеляешь от наркозависимости какого-нибудь сына какой-нибудь несчастной матери, вместо чего просто вспарываешь брюхо наркоторговцу и забираешь за это у женщины последние крохи. Скольких бы сукиных сынов ты ни прикончил, Креспий, запомни: добра ты этим не сделал. Мы оставляем в душах людей только пепелище. Мы даже жажду мести в них уничтожаем, а она для многих из них — последний смысл жизни.

Зоран откашлялся и продолжил:

— Но это лишь одна сторона медали, Креспий. Та, что касается нанимателей.

Молодой убийца внимательно слушал каждое слово Зорана. Из всего Ордена он был для Креспия самым главным авторитетом, даже большим, чем сам Конрат.

— Расскажи про вторую, — попросил он.

— Что ж, хорошо. Вторая сторона касается тех, кого ты убиваешь. Видишь ли, Креспий, порой случается так, что из-за смерти всего лишь одного мерзавца страдает сразу много хороших людей. Запомни: у подонков тоже есть семьи, и их тоже может кто-то любить и оплакивать: их дети, их жены, их братья и отцы, которые за свою жизнь, может, и мухи-то не обидели. Оборвав жизнь дорогого им негодяя, ты навеки ожесточаешь и делаешь этих добрых людей несчастными.