Спутником Кинаэль был Мерелис Тод, верховный судья из знакомой Зорану и далеко не благополучной Трезны.

Сам Мерелис, впрочем, старательно убеждал всех в обратном, приводя статистические данные:

— Без ложной скромности заявляю, что за время моего нахождения в должности уличная преступность в Трезне снизилась на пятьдесят шесть процентов! А соблюдение налогового законодательства и вовсе находится на особом контроле!

— А что стало с вашим градоначальником? С бароном Дунканом ван Рерихом? — поинтересовалась Тэя.

Зоран заметил, как Мерелис слегка побледнел и замешкался.

— Эээ… он скончался… скоропостижно. Чахотка, знаете ли. Смерть барона — воистину черная страница в истории нашего города. Вся Трезна оплакивала его. Он был весьма известен тем, что одинаково заботился как о знати, так и о простых крестьянах и ремесленниках.

Зоран не сдержал смех, но быстро заставил себя успокоиться. Это заметили почти все чародейки и их спутники, в том числе Кинаэль, которая тотчас злобно посмотрела на самозваного детектива, но промолчала, увидев, как в ответ на нее бросила столь же ненавидящий взгляд Адела.

— Но кого же назначили на пост мэра вместо него? — продолжила интересоваться судьбой Трезны черноволосая чародейка.

— Пока что никого, — отозвался Мерелис.

Беззаботные и полные лжи разговоры продолжались еще около получаса, пока Тэя вдруг громко не произнесла:

— Сестры, пора начинать!

«Начинать что?»

Вдруг чародейки практически синхронно хлопнули в ладоши, и свет мгновенно куда-то пропал, будто чья-то могущественная рука стерла его как меловый набросок, предоставив мир кромешной тьме. Зоран огляделся по сторонам, чтобы увидеть людей, и посмотрел вверх, в надежде различить своим острым зрением вкрапленные в небо звезды, но везде его взгляд встречало лишь черное полотно абсолютной, непролазной тьмы. И было тихо — музыка перестала играть, а голоса умолкли. Зоран не ощущал рядом с собой Аделу, но все еще чувствовал под собой стул, что давало понять — он все там же, на Лысой горе. Но где тогда Адела? Почему он перестал видеть и слышать? Он ослеп и оглох? Нет, он осознавал, что это не так. А еще он обрел какое-то странное, неведомое происхождением спокойствие на душе. Кроме того, мышцы перестали ему подчиняться, и заставить их поднять свое тело со стула он не мог, так же как не мог ничего вымолвить. Не мог и почему-то не хотел.

Зорану еще не приходилось находиться в ситуации подобного рода, но сомнений не оставалось — породила ее однозначно магия.

«Чертово волшебство».

Вдруг мастер-ворон услышал голос. И он не принадлежал какой-то одной из чародеек, но был голосом всех их сразу, и нотки Аделы тоже в нем присутствовали. Не хор, а один голос, слитый воедино из семи других. Семикратно властный, семикратно звонкий, семикратно сильный и необычайно прекрасный, но при этом до дрожи пугающий и доносившийся будто из другого мира.

— Говорите. Правду, — повелевающе сказал голос.

И вдруг Зоран почувствовал, что вновь обрел способность говорить. Остальные мышцы все еще его не слушались, но язык так и рвался в бой, причем Зорана одолевало жуткое желание говорить только чистую, безупречную правду. Но он пока что держался и молчал. Остальные спутники чародеек оказались слабее и первыми завели свои невольные, но самые искренние речи.

— Если честно, — начал полководец Клем Валетудо. — я не думал, что мне придется сидеть здесь со всяким отребьем, вроде этих Третиса и Зорана. Это же просто два безродных болвана, портящих праздник своим видом.

— Если честно, Клем, — парировал его Третис. — мне тоже противно находиться здесь с тобой, псевдогероем. Вместо басен о своих подвигах и «гуманного отношения к пленным» рассказал бы лучше, как ты насиловал женщин в разграбленных тобой деревнях и сдирал кожу с их мужей, если они сопротивлялись.

— Это война! Там нет правил и законов! — огрызнулся Клем.

— А еще мог бы рассказать, как ты, олух, бездарно проигрывая битвы из-за упрямого нежелания слушать младших командиров, дважды пытался бежать из лагеря, страшась быть убитым или захваченным в плен! Тоже мне, вожак! Оставляешь своих людей на произвол судьбы, а сам удираешь, как крыса! Только твоим заместителям и удавалось тебя остановить, дабы не посеять панику в армии! С большим, кстати, трудом удавалось! Да и вообще, кого из них наградили за войну с Южным Альянсом? Никого! А ведь это они ее выиграли! Они, а не ты!

— Я должен был бежать! Должен был! Когда умирают простые солдаты — это одно, они должны умирать, это их долг! Моя жизнь важнее, и я должен беречь ее! Я командую дивизией и… и… да откуда ты вообще знаешь все это, мать твою!

— Просто я никакой не торговец, старый ты олух. Я всю жизнь воюю. И тогда тоже воевал, только в составе наемнического корпуса, но зато бок о бок с твоими солдатами. Мы поражались тому, какая ты сволочь и осел. Сейчас же я воюю как пират, на море, под началом бесстрашного капитана Скерра Рыжей Ярости. И мы тоже грабим и убиваем, знаешь ли, прямо как ты. Но даже у нас есть некоторые принципы. И мы хотя бы не прикрываемся долгом, званиями и медалями. Убийца женщин и детей — значит убийца женщин и детей, ничто не оправдывает его действий, даже война. Я не благороден, это правда, но и тебе я не позволю называть себя таковым. Ты еще хуже, чем я.

Зоран все еще молчал.

— Я… я просто художник… чего вы от меня хотите? Отпустите меня… — взмолился Аскельт Целони.

«Сразу видно, чистая душа».

— Отпустите, прошу…

— Да заткнись ты, наконец, чертов слюнтяй! — пророкотал археолог Йоэль ван Браф. — Мне не нравишься ни ты, ни твоя дурацкая мазня!

— Просто авангардизм придуман не для таких узколобых людей как ты, Йоэль. — заступился за художника филантроп Руперт ван Амильон.

— Да что ты! Ну куда мне, простому археологу, до такого широко мыслящего филантропа, как ты! Ведь если бы я был таким же умным, то, наверное, тоже насоздавал бы кучу различных фондов «в поддержку калек», «в поддержку вымирающих видов животных» и других! И точно так же, как и ты, ни одного талера не отдавал бы ни калекам, ни еще кому! А как бы я делал, Йоэль? Правильно, все деньги, уготованные для тех, кто в них нуждается, я бы с большим удовольствием оставлял бы в своем кошельке! Так ведь, а, филантропишка?

— Я хотя бы не убиваю собственных работников, чтобы не платить им за их труд.

— Те раскопки оказались неожиданно затратными! Я не мог позволить себе обанкротиться!

Зоран едва сдерживался, чтобы не присоединиться к нескончаемому гомону признаний и разоблачений, как вдруг услышал голос верховного судьи Трезны Мерелиса Тода:

— Знаете, — обратился он ко всем сразу, — наиболее сомнительной из всех здесь присутствующих мне представляется фигура мастера детектива. Вы ведь на самом деле никакой не детектив, а, мастер? Вы похожи на какую-то смесь шпиона, сектанта и разбойника, но это — вещи взаимоисключающие. Стало быть, вы одно из трех. Так кто же вы?

«Да уж, проницательный тип. И в сравнении с остальными — воспитанный».

Мерелис Тод, похоже, смог заинтересовать своей догадкой всех сидящих за столом мужчин. Они прекратили свои споры и замолчали в ожидании ответа Зорана. Они знали, что он неизбежно последует, так как чувствовали — самозваный детектив испытывает то же, что и они. Непреодолимое желание говорить правду.

И Зоран заговорил:

— Да, Мерелис, ты прав. Я — не странствующий детектив. Настолько не странствующий детектив, насколько твоя Трезна — не образец законности и правопорядка. Как ты там сказал про смерть Дункана? Скоропостижная? Нет. Мгновенная. Я отрубил ему башку своим мечом, и это заняло меньше секунды. Я сделал это, потому что он торговал людьми, заключенными в его тюрьму за высосанные из пальца обвинения, а родным этих людей говорил, что они сбежали. Все эти люди были из простых. Ремесленники, в основном. Это к слову о том, как Дункан о них заботился. И плакали люди после его смерти скорее от счастья, а не от горя. Хочешь узнать, как я осмелился его убить? Все просто: убивать для меня скорее неприятно, чем страшно. Я умею это делать лучше, чем кто-либо, так как это моя работа. Прикончить кого-нибудь и остаться незамеченным для меня проще простого. Напомню тебе, как меня зовут. Я — Зоран из Норэграда. И я — Ворон с горы Афрей. Орден, который все вы считаете лишь страшной сказкой, наивной легендой о справедливости, существует, и я тому подтверждение. А теперь ответь мне, Мерелис, чтобы я знал, стоит ли мне прийти в Трезну еще раз, но уже за тобой, или нет: знал ли ты о том, что барон Дункан ван Рерих — работорговец?