Экзамены позади. Возвращаются из Техноложки всей группой. Сыплется снег — без устали, густо. Легкие хлопья играют на свету окон, за которыми угадывается чей-то домашний уют. Сад отдыха под белым кружевным шатром, без музыки, без запаха левкоев, без парочек в укромных аллеях. Зима — время студентов и школьников. Их голоса, их смех наполняют улицы. Каждый день несет им новое. А впереди то будущее, из-за которого сегодня радуют «пятерки» и так удручают «тройки».

День рождения Нади.

Бориска сорвал с головы своей ушанку и, смяв, запустил ее вверх. Веселый, шальной, волосы на ветру косматятся.

— Хорошо бы, ребята, отпраздновать! Приглашаешь, Надя?

— Приглашаю.

— В складчину?

Студенческая складчина… А на какие шиши? Кто чем отоварился: один колбасой, другой — маслом, а те, кто проел талоны вперед, набрали у лоточницы ирисок. В каждой руке по кульку. Так Николай оказался в числе шумных гостей Наденьки.

Отец виновницы торжества — низенький, с лицом архангела и, как ни странно, председатель какого-то профсоюза, коммунист. А вот у мамаши весь вид сугубо беспартийный.

— Гости?! Студентики… Ах, батюшки! — Ушла она в другую комнату, потом объявилась одетой не по-зимнему, в васильковое крепдешиновое платье.

Паркетный пол в Надиной комнате отливает глянцем. На этажерке розовые ракушки. Кроме студентов-химиков в компании одна посторонняя — медичка Инна, школьная подруга. Инна села за пианино с бронзовыми подсвечниками и потрескавшимся от времени портретом Моцарта. Крутанулась на винтовом стуле и, вырвав из клавишей несколько аккордов, запела:

Голос переливчатый, с рокотком. Две вызолоченные косы — короткие, тугие.

Внимание Инны что прибрежная волна: ударит и… обратно. Задержалась взглядом на белой с синими горошками косоворотке Николая. Под полуприкрытыми веками — бедовые огоньки. Закружилась с Бориской. Тонконогая, верткая.

Звонок. В передней шаги. В дверях — вертлявый толстячок: выбритые до отказа щечки, острые складочки брюк.

— Студенты? Очень приятно. Инженер Тюлькин, — жмет руку Инны.

— Инженер Тюлькин, — жмет руку Кости.

— Инженер Тюлькин, — обходит всех по кругу, до приторности довольный собой.

Пухлая ладошка инженера застряла в лапище Бориски. Тряхнул ее раз, другой.

— Сапожник Клямкин!

Лицо Тюлькина скривилось от боли. Смех. Смеются все. Даже смущенная Надя. Смеется, поглядывая на других, и сам Тюлькин. Смеется мелко, с остановочками.

Выбираться из района холмов не просто. Трамваи уже не ходят. Но даже в этих местах Ветрогорск освещается щедро. Еще бы! Здесь закладывают металлургический завод. Среди строительных лесов висят оголенные лампочки. День и ночь — яркие вспышки электросварки. Дробно стучат грохота. Грузовые машины что-то сбрасывают, что-то увозят.

«Очевидно, и тут бывают жертвы», — мелькнуло у Николая. Жизнь Березняковой на волоске. То, что в справочном бюро больницы ежедневно против ее фамилии проставлено «суточный пропуск», говорит о плохом. Заводская комиссия основными виновниками считает механика Ершова и сменного инженера Бирюкина.

— Березнякова? — переспросила Инна, когда он, не зная почему, вдруг рассказал ей о ЧП. — Куда ее поместили?

— В медицинский городок. В хирургический корпус.

— К профессору Горшкову? Хорошо, я узнаю о ней. Позвоните мне завтра домой.

Тень от полей фетровой шляпки ложится на ее лицо. Она рассказывает, что с детства занималась в хореографической студии. Но отец задразнил: «Век индустрии и балет? Ногами ты работаешь хорошо, попробуй-ка головой». Задел за живое. Побоку туфли-пуанты, пышные накрахмаленные юбочки полетели в сундук. Балерина — и вдруг… врач. Не напрасно ли?

— По мне хоть лапти плести, если душа к тому тянется, — ответил Николай. — А балет… — Чуть приподнял ее за локти и тут же опустил. — Балет, Инна, это же здорово!

Голоса студентов бесцеремонно будят ночь. Приближаясь к фонарю, две тени — короткая и длинная — уходят назад. На свету сливаются, потом снова убегают, Инна, смеясь, топчет ногами его тень. Ее звонкий голос перекрывает голоса остальных.

Проводил до самой парадной.

— Вот моя деревня, вот мой дом родной, — пропела, протянув руку в варежке. — Так позвоните мне насчет Березняковой? Только вечером, попозже. Телефон номер… Имя знаете, а фамилия — Зборовская.

Инна Зборовская?..

Она все подробно узнала. Но он не позвонил. Незачем: Березнякова скончалась. И все же дважды подходил к деревянному аппарату, висевшему в коридоре общежития. Вертел ручку, прикладывал к уху мембрану, называл телефонистке номер и… малодушно вешал трубку.

Под ногами хлюпает снег. Жеваный и грязный, несмотря на февраль. Дворники чертыхаются: то ли лопату брать, то ли метлу. Липкие крупинки тают на лице, затекают за ворот.

Николай поднял воротник. На улице серо. Мостовая изрыта — прокладывают водопровод: кучи земли со снегом чернеют, как комья мака, пересыпанного сахарным песком.

Медицинский городок, что вширь, что вглубь, — на квартал. Две студентки в белых халатах идут по очищенной асфальтовой дорожке. Идут в обнимку под одним пальто и напевают что-то бойкое, частушечное. «Кадры людей, охраняющих здоровье страны». Так сказал о медиках Горький. «Сюда, в медицинский, ни за что бы учиться не пошел, — подумал Николай. — Сейчас инженеры нужны. Химия — вот оно, настоящее».

Мимо пробежала женщина в белом халате с круглым зеркальцем на лбу. Остановил ее:

— Корпус факультетской терапии, где он?

Нет, теперь уже не к Березняковой держал путь Николай. Перед дверью из толстого стекла на миг заколебался, потом решительно нажал на нее плечом.

Просторный вестибюль. Пол каменный, узорчатый. Слева — гардероб.

За барьером старушка, в шерстяной косынке и тоже в белом халате. Возле, на тумбочке, клубится стакан горячего чая.

— Тебе куда?

— К профессору… — Чеканя каждый слог, назвал его имя, отчество, фамилию.

Широкая, пологая лестница. Чем выше, тем больше замедляет шаги. Трусит? Чепуха. Блестят, слишком блестят его русские сапоги. Вынул из кармана брюк кругленькое зеркальце, пригнулся, пытаясь втиснуть в него лицо: черные волосы взъерошены, ни одна гребенка не берет их. Не волосы — войлок!

На широких дверях — надпись: «Зал имени В. И. Ленина». Мысли снуют зигзагами. Вспомнился школьный спектакль. Выступала «синяя блуза» — старшеклассники. Малыши заняли места ближе к сцене. Сидя во втором ряду, он смотрел во все глаза на сложные гимнастические пирамиды. Внезапно занавес опустился. Вышел директор школы и коротко объявил: «Умер Ильич… Владимир Ильич Ленин!» Лампочки в зале гасли одна за другой. Родители и учителя поторапливали учеников к выходу.

Без Ленина уже девять лет…

За столиком — старшая сестра. Черные, строгие брови. Колоколом косынка.

— Тише, товарищ! К профессору? Неужели до завтра нельзя отложить? — Просунула голову в кабинет: — Тут к вам еще один студент. Настойчиво добивается. Можно?

За дверью мерные шаги.

Вот он: в бородке серебряные нити, на висках излучинки бугреватых жилок. Лысеет со лба, потому лицо кажется длинным. Но вовсе не стар.

Незнакомый человек, которого увидел впервые, приобнял и повел его за собой. Николай следовал за ним послушно, стараясь не стучать сапогами.

В глубине кабинета трое студентов. Под мышкой у каждого пачка тетрадей.

— Итак, договорились, — заключает прерванный разговор профессор. — За успеваемость отныне вместе со мной отвечает треугольник курса. С бригадным методом, к счастью, покончено. Каждый должен работать сам — с книгой. Ничего, ничего, привыкнете. Кстати, не забудьте: на той неделе заседание СНО…

Ушли. Может, и ему драпануть за ними? Найти предлог и… фьюить. Шкафы… Книги. Папки с рукописями. Трубкой свернутые таблицы. Кожаный диван, прикрытый белой простыней. Сбоку от окна — бронзовая скульптура: человек в докторском халате приник ухом к груди полунагого подростка.