Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Обратитесь лучше к доктору Соколову, — откликается Зборовский. — Он на съезде будет.

— Буду. И обязательно, Арам Гургенович, напишу. — Соколов зажег потухшую папиросу. — Ваша затея мне по душе. Только берегитесь: отцы города могут устроить вам темную, ежели будете разводить в газете крамольные мысли.

— Бог с вами, Варфоломей Петрович! Не будем, раз нельзя. Направление у «Будильника» определенное: печатать только дозволенное. Никаких статей, враждебных правительству. Никаких ложных сообщений, касающихся должностных лиц. Никаких слухов, возбуждающих общественную тревогу. Ни-ка-кой политики!

— А так можно? — вдруг спросила Бэллочка, и сразу осеклась: все посмотрели на нее.

— Можно. Почему не можно? — Лицо Арстакьяна смягчилось: ах ты, дитятя. И снова стало строгим. — В России, в нашей стране чудес, все можно.

Соколов поднялся, дружески похлопал его по плечу:

— Таких бы живчиков на Руси, да числом поболе, смотришь — и народ подтянулся бы!

Зборовский был немало озадачен: судя по всему, Арстакьян не фантазер. Сам замысел свидетельствует о том, что человек он неглупый, жизнедеятельный и способен осуществить задуманное.

Разговор продолжался. Теперь речь зашла о деревне. Неожиданно для себя, Зборовский тоже принялся распекать смиренника Нефедова:

— Экое у вас дамское представление о русских крестьянах. Им, говорите вы, легче жить: мучица… огородец, коровенка — значит, сыты?

— Сыты? — подхватил Арстакьян и раскрыл портсигар: угощайтесь. — Надеюсь, не от хорошей жизни мужик идет на зимние приработки? На лесопилку, чугунку… За каждую кубическую сажень вынутой земли железная дорога обязуется уплатить подрядчику два рубля шестьдесят пять копеек. А мужику дай бог за то же — восемь гривен. Дешевая сила! Сыты… Вы, господин учитель, утверждаете, что мужичок добрый. Скажите лучше: терпеливый. И все-таки до поры: самый смирный может в зверя превратиться. Все разнести.

— Может быть… может быть… — пошел на попятную Нефедов.

Спорили еще долго. Часто нельзя было понять, когда Арстакьян шутит, а когда говорит серьезно. К тому же Соколов то и дело подтрунивал над будущим «редактором-вестосплетником».

Бэллочка слушала, ничего не слыша. Думала о чем-то своем. Зборовский пересел к ней. В глазах ее мелькнул испуг. Не сказав ни слова, она вышла и больше уже не показывалась. Анна Евсеевна часто уходила в комнату дочери и возвращалась с плохо обозначенной любезной улыбкой. Кривили в этом доме неумело, прозрачно. Зборовскому стало ясно: следует уйти и не бывать здесь более. Зачем мучить девочку? Но он сидел. Сидел, сознавая, что стоит захотеть ему, и Бэллочка, вопреки неумирающей патриархальности семьи, будет с ним.

Говорят, в уездных городишках — чиновничье захолустье, скука, чуть стемнеет — все на бок. Ничуть не бывало. Мало ли что говорят! Не удивляйтесь, если в поздний час вам встретится одинокий прохожий или даже несколько человек. Это не забулдыги, это гости расходятся по домам.

Лишь в провинции умеют так долго засиживаться. Зимняя ночь давно раскинулась над тихими улочками. Сторожа, охраняющие купеческие амбары и лавки, перестукиваются колотушками. Драгунскую улицу, ту, что в лощине, совсем снег упрятал. Трещат от мороза деревянные ворота, плотно сдавленные засовами. А чуть повыше, на Троицкой, где постоялые дворы, ворота всю ночь нараспашку. Каждый час там церковный колокол застуженно отбивает время — вместо курантов, которых в Нижнебатуринске сроду не водилось. Правда, иной раз звонарь спросонья сбивается со счета: то часок недодаст, то в полночь отбухает тринадцать ударов, — бог ему судья…

Из парадной дома провизора вышли доктор Зборовский и Арстакьян. Согретые комнатным теплом, оба приподняли воротники своих шуб.

В окнах столовой купца Гношилина горит розовый огонь. Там начальник станции, супруги Ельцовы и, конечно, следователь Кедров… В зеленоватой полосе света, льющегося из кабинета городского головы, мельтешат снежинки. Там тоже засиделись. Голова любит преферанс. Его партнеры — акцизный надзиратель, владельцы лесопильного завода братья Жуковы и наезжавший из Глыбинска шурин — губернский попечитель детских приютов.

Скованная льдом река Комариха рассекает Нижнебатуринск надвое. Подходя к мосту, Зборовский спросил:

— Куда вы, на ту сторону? Или на этой — в «Экспрессе» переночуете?

— На ту сторону, — рассмеялся Арстакьян.

— Чему вы?

— «Этой стороне» да «той стороне». Видимо, из поколения в поколение те, кто жил здесь, называли левый берег «той стороной», а жители того берега нарекли «той стороной» правобережье. Обычный диалог: «Ты, братец, откудова?» — «На ту сторону в гости ходил». Или: «Замуж дочку выдала, все б ничего, только живет далече, у супруга, на той стороне». И никто до сих пор не додумался дать более точное наименование этим половинкам. «Та сторона», и ладно… Какая леность мысли!

«Он не просто делец», — опять мелькнуло у Зборовского.

— Откуда вы родом, Арам Гургенович?

— Из далеких краев, господин доктор. — Приостановился, вздохнул и снова зашагал. — Есть в Закавказье долина Аракса. Не слыхивали?

У входа в иллюзион электрические фонари погашены.

— А как же сегодня «Экспресс» во время сеансов был… без хозяина?

— Там Харитон, — ответил равнодушно.

По всей вероятности, Харитон щедро оплачивался Арстакьяном. Во всяком случае, пользовался его полным доверием.

Прощаясь, Арам Гургенович неожиданно заявил:

— А все же я недоволен разговором с вами.

— Почему? — несколько опешил Зборовский.

— Потому… потому что хотелось бы нашу беседу продолжить, чтобы она не была последней.

Глава V

Скучны и унылы пустые зимние гумна. Даша бредет задами дворов. Протерся на локтях, начисто расползается ее старенький кожушок. До дыр истоптались, не подшить, валеные сапоги. К кому ни зайдет — попотчуют, а за глаза лишним ртом назовут.

Как и при Андреяне, спозаранку приходит она в амбулаторию. Наденет свой белый халат и ждет. Чего ждет? В эти дни сюда редко кто заглядывает: должно быть, в округе прослышали, что покуда другого фельдшера нет. Что и говорить, тоска. Спасибо, невестка старосты навещает.

Доктор наезжает теперь не два раза в месяц, как прежде, а каждую неделю. Приедет — весть о том быстро обойдет окрестные деревеньки. Даша приободрится, находит желанное дело.

— Скоро ль фельдшер-то будет? Когда пришлете? — приставала к доктору.

— Подбираем, Дашенька. Запросили губернию.

И Даша снова ждет. Иной раз здесь, в амбулатории, расстелив кожушок на лавке, и заночует. Поплачет. Потом приснится ей всякое. К примеру, будто умерла, лежать в гробу неудобно, повернулась и — на пол вывалилась. Скоро панихида начнется, люди придут, а она не в гробу. Как же так?.. А то намедни представилось, что под ледовину угодила. Под ней, под ледовиной, море. Синее-синее. И волны — словно в кружевных оборках. Точь-в-точь как на глянцевой обложке книги, которую читал Андреян. На берегу — избушки; пряменькие, бревнышки гладко обтесанные, совсем непохожие на комаровские. Одна избушка ее, Дашина. Только которая из них? Эта?.. Или вон та?..

Проснется — сердце колошматится. Так уж устроен человек: то вкрай изведется, вроде над головой сплошные тучи. А то враз все по-другому — ни тучек, ни пасмури.

Время между тем не стояло на месте. Наступила предвесенняя пора. И заря стала вздыматься пораньше, и холода чуть полегчали. А тут вдруг ночью ударил морозище, а под утро — мокрая метелица, снег сочно зачавкал под ногами, словно разом зажевало коровье стадо.

Прибыл наконец долгожданный фельдшер. Бледный, рачьи глаза. По виду — в тех же годах, что и Андреян. Печальная участь предшественника, о которой, по всей видимости, был много наслышан, вызывала в нем любопытство и страх.

— Поди ж ты, какая штуковина, — покачивал головой, — не первой молодости человек, а такое содеял. А что допекло его? — выведывал у Даши.

10
{"b":"904064","o":1}