Лагутин? Зборовский взволнованно зашагал по кабинету, потом подошел к Белодубу:

— В клинике у меня всегда найдется для вас место. Приступайте!

— Исключено, Сергей Сергеевич. Дал уже министерству согласие на отъезд в Улан-Батор. Непочатый там край работы для медика.

Что-то ожило в Белодубе. Пришло в движение. И так захотелось не отпускать от себя этого пострадавшего от подлого навета человека. Во что бы то ни стало помочь ему, помочь вновь обрести радость жизни, радость творчества.

Белодуб ткнул рукой в сторону таблиц, висевших на стене, и хитро подмигнул:

— А вы по-прежнему верны себе: тонзиллы… ревматизм…

От текстильных фабрик к Папуше стали поступать сигналы о снижающемся качестве волокна. Но докладная Колосова ошеломила:

На собрании партийно-хозяйственного актива Пэ в кубе учинил беспощадный разнос. Чьи грязные руки орудуют? Где контроль мастеров?

Во всяком случае, авторитет исследовательской бригады, которую опекал главный инженер, упрочился. В ней насчитывалось теперь пятнадцать молодых специалистов.

Многообещающие свойства полимеров волновали Николая. Лен, шерсть, хлопок — их владычеству угрожают полиамиды, такие, как капрон, нейлон, лавсан. В Клину и Киеве производство капрона уже на полном ходу.

За всю свою жизнь шелкопряд даст всего лишь один кокон, в котором… полграмма нитей. Миллионы гусениц не смогли бы выпрясть такое количество шелка, какое изготовляют в Таборной слободке из сосны и ели за одни сутки. До сих пор сырьем служила древесина. Но химики овладели тайной полимеров. Человек научился приказывать атомам. Отныне будущее принадлежит «чудесным волокнам». И сырье для них — не ель, не сосна, а нефть. Полимеры в значительной степени помогут спасти от пагубы, сохранить лесные богатства страны.

Комбинат искусственного волокна — здесь трудятся около трех тысяч рабочих — слывет в Ветрогорске передовым предприятием. Какие же возможности таятся у него? Что может нового дать комбинат?

Весь год исследовательская бригада искала ответа на этот вопрос. Но в поиске всегда знаешь, откуда едешь, и никогда заранее не знаешь, куда приедешь. Теперь наконец эксперименты осуществились не только в пробирках.

Вот почему рабочий день главного инженера не укладывался ни в какой табель и даже ни в какие ненормированные часы. Вот почему Николай так много времени отдавал исследовательской бригаде. Лаборанты привыкли допоздна видеть его. Что-то титрует, подогревает на спиртовке, рассматривает на свету. Нередко, оставляя ему ключи, наказывали:

— Закроете — передайте в проходную. Не суньте по привычке в карман.

Многие удивлялись его работоспособности, настойчивости, умению терпеливо копить, анализировать факты и брать себя в руки даже тогда, когда опыты опровергали предположения.

Устает? Поздно ложится? Вот, засыпая, ни о чем не думать, гораздо труднее. Этого он не умеет. Ведь так, удлиняя сутки, и стал он в свое время инженером.

Пэ в кубе подтрунивал: «Не зря ли в бригаде колдуешь?»

— Як тильки таку нагрузочку выдэржуешь, — хваля, поругивал Шеляденко. — Батько у мэнэ на станции работал. Грузчиком. Чувал пудив на шесть взвалыть на плэчи и пошол до вагону. Люды аж ахалы! Як-то побывся об заклад, що зразу три чувала подасть. Аж сходни пид ним трищалы. А к утру кровь горлом хлынула: богу душу отдал. От як, голуба!

Вскоре именно здесь, в лабораторных условиях, родилась еще одна синтетическая нить. Этакая легкая, нежная, едва различаемая глазом. Она очень прочна и стойка, эта нить. Похоже, оттеснит и капрон, и нейлон, и лавсан… И ткани из нее обещают быть поразительной красоты. Немнущиеся. Теплые зимой и прохладные летом. Меняющие тома на солнце, в полутьме и при электрическом свете. Отпадет надобность изготовлять тросы из стали. Зачем, если эта нить крепче металла?..

— Назовем ее экстрапроном! — восторженно предложила Вишня.

— Не слишком ли выспренно? — возразил Николай.

— Тогда неопроном.

— Давайте попроще. Отметим нашу Таборную слободку. Или, пожалуй, Ветрогорск: назовем вепроном.

Пэ в кубе уже не подтрунивал: «Зря в бригаде колдуешь»!..

Будучи в Москве, в Госкомитете по химии, Николай рассказал Груздеву об успехах исследовательской бригады. Вепрон? Долго обсуждали они возможности освоения его на комбинате. Велика ведь дистанция от пробирки до массового поточного производства.

Вернувшись, Николай передал Папуше пачку листков со схемами, таблицами, цифровыми выкладками и сказал:

— Видимо, придется нам взять ориентир и на вепрон…

— Новинки, значите — оборвал его Папуша. — А мы, целлюлозники-валежники, выходит, день вчерашний: Экс-короли, так сказать?.. Таборная слободка тебе не Осака, не Соми. А комбинат наш не акционерное общество «Курасики рейон». — Сунул палец в рот и давит, давит десну. Когда у директора обостряется невралгия, все и во всем виноваты. — Как бы твоя наука мне в копеечку не обошлась, не сорвала бы план по вискозе.

— Бывает… на первых порах… Удивляюсь тебе, Павел Павлович: оба мы химики, оба говорим по-русски, а будто нуждаемся в переводчике. Почему ты считаешь, что комбинат должен равняться по тебе: вискоза — и баста? Вискозное производство строилось в устойчивом профиле, надолго, когда едва брезжила заря полимеров. Химия полимеров — день сегодняшний и завтрашний. И очень дальний день. Вот с какой точки, с каких высот ты должен был бы глядеть на вепрон. А ты воюешь в рамках одного измерения, на своем квадратном метре.

— Что это ты сегодня раскуковался?.. Раньше директора не имели диплома и то руководили неплохо.

— Неплохо. Но, не имея образования, они сознавали это, стремились пополнить его. А ты?

В белом тумане морозного дня солнце выпуклое, будто желток глазуньи. От ворот комбината тянется узкая улица. Надобно расширить, выпрямить ее, раскинуть парк, снести начисто десятка четыре деревянных домов, да некуда людей расселить. Огороды с садочками заняли землю до самой железной дороги. План реконструкции Таборной слободки имеется. Скоро придет время, и его воплотят, говоря языком архитекторов, в натуре.

Не поймешь, день ли короче, то ли зимой больше дела, но часы летят быстрее обычного. Выключишь электрический свет к одиннадцати, а к четырем снова зажигай. Николай и не заметил, как уборщица подметала полы, как расставляла стулья, как сам он отодвигался от стола, освобождая ей место.

Вдруг спохватился, что давно не видел отца. Набрал телефонный номер. Никто не отозвался. Часом позже снова позвонил. Неожиданно в ответ:

— Николай? Я сразу узнала твой голос.

— Инна?!

— Приезжай к нам. Сейчас же.

— Сейчас не смогу.

— Зазнался, главный?

— А ты, я вижу, уверена, что у главного инженера времени хоть отбавляй?

Инна нагрянула в Ветрогорск неожиданно. У Игорька бронхаденит. Нужен уход. Взяла отпускай — к деду с бабой.

Ветрогорская квартира показалась ей слишком большой и неудобной. Вещей, что в комиссионке: хрустальных ваз штук сорок, часы в бронзе, часы в мраморе… Будто снова наступило детство. Мать несет в постель стакан горячего молока: «Понежься, доченька!» А второй стакан Игорьку: «Пей, чахоточный». Пухлощекий «чахоточный» за всю ночь и кашлянул-то всего один раз.

— Тяжело тебе, доченька. Может, останешься здесь? — уговаривает мать. — Все-таки не одна будешь, Игорек под присмотром… Знакомых у нас много, смотришь, быть может и…

— Перестань, мама!

Разбирая чемодан, слушала многословные сообщения Веры Павловны о Петь-Петухе, о школьных, институтских подругах. И, думая совсем о другом, терпеливо ждала… Вот оно, главное:

— У Колосовых все хорошо. Николай — персона…

— Персона? — Инна стала примерять платье, которое носила еще до войны. В нем она была в Таборной слободке. Мать радовалась тогда: «Наконец-то ты дала отставку своему колхознику». Если б ты понимала, мама, как был нужен, как всегда был мне нужен этот «колхозник»!