— Запомни: ты представитель заказчика, ты за все и в ответе, — добавил Папуша.

— А ты всэ ж, Павел Павлович, информируй Ветрогорскстрой: трестов и людей прорва, а никакой согласованности!

— Переговорю, — пообещал директор и обязал его раз в неделю докладывать о состоянии работ.

Но все оставалось, как и прежде. Колосова послали в командировку в Барнаул, а Пэ в кубе либо забывал снестись с кем надо, либо там — вполне может быть — отмалчивались.

В глазах Шеляденко пестрело от графиков и цифровых выкладок. А начальник участка принес ему на подпись денежные документы для оплаты работ по химическому корпусу. Стал Степан Петрович читать их, ничего не понять: где же эта метлахская плитка? Где масляная краска, которой — если верить нарядам — покрыли лестничные клетки?

— Липу подписувать нэ стану. Платим за тэ, що зроблено.

— Чудак! — качнул головой в ответ. — Какое сегодня число?

— Калэндарь на столи: тридцятэ!

— Тридцатое? Значит, кварталу конец. Закрываем наряды. Чего не успели — доделаем.

— От куды гнешь? Ну тоди и гроши получишь.

— Ты что, очумел? Надо уважать строителей!

— И государство трэба уважать. Нэ пидпишу липу.

— Как хочешь. Ссориться не станем: подпишет директор.

«Полпреда» вскоре вызвал Папуша:

— Подпиши. У них свои расчеты с банком, формальные моменты.

— Нэ имею права. Нэзаконно.

— Следующий раз проучишь их, а сейчас — оформляй. Люди не должны страдать.

— Яки люды?

— Ясно какие: плотники, паркетчики, облицовщики… Да что ты канитель затеял?

Но Шеляденко так и не подписал. Поехал в горком. А через два дня нагрянула комиссия, человек десять. Шарили по всем уголкам стройки, разговаривали с рабочими, записывали загрузку, простои. Инженеры из Госбанка сделали замеры, и без особого труда подтвердили липу.

Никто не понимал, откуда подул ветер.

Потом, чему Шеляденко порадовался, прибыл сам начальник Ветрогорскстроя. Он терпеливо выслушивал каждого, быстро принимал решения и, если кто заслуживал того, осаживал. Приехал наконец и Петр Никитич, начальник строительного управления, рослый, в роговых очках.

Какие выводы сделала комиссия, Шеляденко не знал. Однако неожиданный налет всех всполошил. Петр Никитич, являвшийся генеральным подрядчиком, стал приезжать каждое утро, созывал своих руководящих работников и субподрядчиков — «субчиков», как называл их. После третьего совещания обратился к Шеляденко:

— Строим для тебя, а ты нам, батя, не хочешь платить? Что верно, то верно: требуй, тряси нас. Но…

— Вас потрясешь! Трэба було б тоби, голуба, — глянул на высоченного Петра Никитича и впервые запнулся на любимом слове. Поправился на ходу: — Трэба було б тоби, товарыщ, раньше сюды навидатыся.

Совещание дружно смеялось. Смеялся и сам Петр Никитич.

Потом Петр Никитич стал появляться реже, по вторникам. Снимал свой коверкотовый мантель, облачался в рабочую робу и сразу же уходил в бригады: ловко лазал на леса, спускался в подвальные помещения, где цементировали полы. Возвращался, сбрасывал робу и, приняв душ, отбывал.

Дело заметно двинулось вперед.

Есть люди, чей авторитет покоится на том, что они никому не мешают. Такие слывут хорошими. Если бы Смагин, поставленный руководить, ограничивался бы тем, чтоб не мешать! Но… «ваша работа, дорогая Олюшка, чрезвычайно актуальна». А сам под всяческими предлогами тормозит, отодвигает ее. И, что совсем абсурдно, в темплан следующего года вписал Глебовой «Обобщение опыта фильтрационных исследований по проектированию подземного контура гидросооружений». Хотя самому хорошо известно, что сделать это, пока не завершится предыдущая тема ее, Колосовой, невозможно.

Лаборатория развивала три основных направления теории фильтрации. За годы, что пробыла здесь Ольга, было опубликовано пять монографий — из них две зимневские, и большое количество статей. В ближайшее десятилетие в стране предстоит построить около ста гидростанций, обводнить миллионы гектаров засушливых земель. И Ольга для включения в план института выдвинула тему, на выполнение которой требовалось три года. Она была одобрена ученым советом, обсуждалась на Всесоюзном координационном совещании. А Смагин срок выполнения сократил до двух лет и на финансирование вместо тридцати тысяч рублей отпустил только десять. Нелепо!

Пользуясь положением председателя секции ученого совета, он тенденциозно подобрал рецензента и добился от него отрицательного отзыва на незаконченную ею работу. Ловила Смагина и на том, что умышленно задерживал ее статьи, чинил глупые препятствия, когда создавала прибор для исследования методом ЭГДА.

Как заместитель заведующего лабораторией, она однажды обещала профессору из Сибири заняться совместной разработкой режима грунтовых и подземных вод Кулундинской степи. Смагин наотрез отказал: «Не соответствует профилю института». Почему не соответствует?

Подобных «почему» возникало немало. Поднимать шумиху? Идти к Гнедышеву? Каждое утро просыпалась она с пакостным чувством: Смагин… Глебова…

— Не ройся в мусоре, — внушала Дарья Платоновна.

К Гнедышеву поднимать шумиху Ольга не шла. Но когда Глебова сочувственно сказала ей: «Вы такая трудяга, такая способная, а Вадим Федорович про вас…», сухо оборвала ее:

— Не интересно, Евгения Владимировна.

А та усердствовала:

— Не будете в обиде, если передам дословно? — И не дожидаясь согласия: — Он сказал о вас: «Уж очень моя замша не импозантна, колесила бы лучше по точкам». Я, разумеется, отругала его. А он: «Говорю тебе не для передачи».

— Зачем же передаете?

— Хочу, чтобы вы знали об этом. Вадим Федорович считает, что ваши эгдавские таблицы никому не нужны, что тема вашей докторской несерьезна. — И, наклонясь, зашептала: — Мы с вами, Ольга Фоминична, должны держаться друг за дружку. Тем более, что ко мне он относится хорошо. Если я попрошу, многое сделает.

— Вам повезло. Ну а я уж так уж… как-нибудь.

Едва закрылась дверь за Глебовой, из чертежной вышла Леночка:

— Не верьте ей, Ольга Фоминична! — гневно, чуть не плача, выкрикнула: — Дрянь она! Перед вами расшаркивается, а ему поет другое. При мне, не стесняясь, внушала: «Колосова тебя терпеть не может. Метит на твое место…» — Леночка покраснела, видимо осознав и свою причастность к наушничеству.

Калькировщица не открыла ничего нового. В одном Ольга абсолютно была убеждена: нужна она Смагину. Он частенько болел, и тогда вся тяжесть заботы о сложном хозяйстве фильтрационной падала на плечи его заместителя, инженера Колосовой. Знал: «неимпозантная» не подведет.

Когда Смагин с Глебовой предложили ей участвовать в подготовке книги о работах лаборатории, поставила вопрос ребром: почему без Зимнева? Оба промямлили: Зимнев-де сам не хочет, а если и согласится — напишет громоздко… Ольга отказалась. Сожгла последний мост. Теперь они в открытую — на разных берегах.

Смагин всегда представлялся ей раздвоенным. Один — знающий специалист, другой — медяк, разменная монета, вроде Глебовой. «Чудачка, да он такой и есть как есть, — давно уже высказал свое мнение о нем Николай. — Отчаянный артиллерист в годы войны, преуспевающий доктор наук — после, и на всех этапах самовлюбленный гусак. Тот, кто подыгрывает ему, может лепить из него что хочет: бога или дьявола, храбреца или хлюпика».

Обстановка в лаборатории становилась все хуже. Глебова забывает, что сама она вовсе не Смагин, всюду действует его именем. А он создал ей все условия: занята только кандидатской, никаких командировок, в ее распоряжение отданы механики, в то время как работы других сотрудников откладываются, интеграторскую приспособил ей под отдельный кабинет. Если она, Ольга, свою диссертацию «выездила», выносила в далеких командировках, то «родовые муки» Глебовой будут несомненно обезболены: и в подборе материала, и в его разработке, и в процессе написания. Даже тема ее — выхваченный фрагмент из чужой докторской. Колосовой же — своему непосредственному заму — Смагин на каждом шагу чинит препоны. Кто знает, если бы он был уверен в поддержке Гнедышева, может быть, сегодня же низверг бы Колосову и возвел на ее место Глебову?