Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Ложь! — крикнул с места Петь-Петух.

— Замолчите! — оборвал его Гнедышев.

— Вам, инженер Зборовский, тоже дадут слово. Если ложь, опровергайте меня. — Голос Парамонова, глухой, протяжный. Бурным проявлением чувств он вообще не отличается. — А к тому, что сказал директор, добавить, пожалуй, и нечего: им заброшено более чем достаточно шайб в ваши ворота, Зборовский. Хочу сказать о другом. Вы часто рассыпаетесь упреками в адрес ведущих сотрудников лаборатории, которые по квалификации и опыту несравненно выше вас: «Я их кормлю», «Я их обрабатываю…» Надеюсь, свидетелей не потребуется? Этого-то отрицать не станете?

— Не стану. Даже вы в свою монографию влепили данные из моей статьи.

— Полагаю, с ссылкой на Зборовского?..

— Ну и что ж, что с ссылкой?

— Ясно? — теперь уже ко всем обратился Парамонов. — Петр Сергеевич малость спутал ссылку на автора с плагиатом.

Пробежал легкий смешок.

— И Колосову, кажется, вы тоже «кормите»?.. Характерный штрих. — Парамонов и в самом деле прочертил карандашом в воздухе линию. — Однажды я ездил со Зборовским на Горную ГЭС. Глядя на защитную стенку, — кто из нас не восторгался этим сооружением? — он пренебрежительно поморщился: «Бросовая работенка!». — Повернулся к нему: — Нехорошее враждебное отношение у вас к людям. Возмутительное и наглое — к старшим товарищам. Вы называете Зимнева обидными прозвищами, вы смеете… — Но, встретившись с недоумевающим взглядом старого ученого, не решился закончить фразу.

Гнедышев взъерошил пальцами волосы. Губы выдают волнение Смагина: то оближет их, то крепко закусит. Даже Глебова не в себе. А Петь-Петух не сдается, что-то суетливо записывает в блокнот: готовится к контратаке.

Ольга тоже сидит с блокнотом в руках и коротко записывает самое существенное из того, что говорится. Записывает не для себя, для Николая, которому на этот раз расскажет все, решительно все.

В партийной группе лаборатории только четверо коммунистов: она, Парамонов и двое техников. Смагин, Глебова и Зимнев беспартийные. Сейчас предстоит говорить ей, Колосовой. Но угнетает мысль: в чем-то с Петь-Петухом и ее большой просчет. Возмущалась им и все-таки мирилась.

— Мне сложно выступать. Скажу лишь одно: согласна с товарищами.

Петь с удивлением посмотрел на нее: не ожидал.

— Что еще о нем сказать? Трудно с ним работать. Не слушает советов, делает все по-своему и… неправильно. Так было с исследованиями фильтрации в районе Полесьевского мыса: из рук вон негодная работа. Переделывали, перерасходовали… Вещи надо оценивать по их стоимости. По-партийному…

— Где уж нам, беспартийным, уметь оценивать!

Пропустила мимо ушей его выпад. Привела еще несколько фактов. И все мучилась: сказать ли о чертежнице Елкиной? Имеет ли право? Почему-то вспомнилось, как выходя с Николаем из загса, неожиданно на углу встретили Веру Павловну и Петя. Петь — первокурсник, в светло-сером костюме, нараспашку габардиновый плащ. Навстречу — военный с красными лампасами. Вера Павловна — тихохонько: «Приготовься, Петь, поздоровайся. Этот генерал — брат ректора Медицинского института». Петь шаркает ногой. У мамы и сынка — такие улыбушки! Генерал кивнул и прошел мимо, — долой улыбки. Петь не может смириться с тем, что Николай — «мужик мужиком» и что она — дочь Голопаса Фомки — выше его, сына профессора, по служебному положению.

Слово попросил Зимнев. Это редкость: не любит выступать. Кашлянул, точно пробуя голос. Вынул, не спеша, из кармана носовой платок, скомкал его в руках, вытер губы. И наконец:

— Кто вас, молодой человек, испортил? Не лучше ли, чем злоупотреблять, зла не употреблять? Нельзя ко всему относиться отрицательно. Я бы на вашем месте пересмотрел свое отношение к людям, к работе, к жизни. Да, к жизни.

Еще раз кашлянул, еще раз вытер губы:

— Вот и все. Сел.

С места поднялся Смагин.

— Полностью разделяю точку зрения тех, кто высказывался до меня, — начал он.

Ольга насторожилась: занятно, что скажет дальше?

— О его ошибках и поведении я лично говорил с ним неоднократно. Разъяснял, доказывал и огорчался, что ничего доказать не могу. Его ошибки, как заведено у нас в лаборатории, мы обсуждали на производственных совещаниях… Пусть скажут товарищи. Моя оплошность: недостаточно строго оценивал его проступки. Как и другие, относился к нему снисходительно. Думал: молодо-зелено, годы унесут хмель. Жаль, что не так… Очень жаль!

Слова у Смагина подогнаны плотно, произносит их так, будто заранее выговорил про себя и теперь лишь повторяет вслух. Но Ольга не почувствовала в них ни подлинного негодования по адресу Петя, ни решимости принять крутые меры.

— У вас, Петр Сергеевич, найдется что сказать? — спросил Смагин.

Петь-Петух встал, прислонился к стене:

— О моей работе. Ошибки, признаться, бывают. Как и все, небезгрешен. По поводу моего пятимесячного труда и злополучной странички, о которых говорил Роман Васильевич, считаю: лучше писать мало, чем много. Много пишут потому, что мало — труднее.

Петь не оправдывался, просто начисто все отрицал. А дальше не выдержал, съехал на каверзы:

— Мне никто не помогает. Те, кто может, — не хотят, те, кто хочет помочь, — не могут. О задержке моего отчета? Отчет задержала Колосова. Не знаю, почему долго не рассматривала.

Ложь, отметила Ольга. Выгораживает себя. Глупо!

— А рекламаций лично я не имел. Если и были, то этим обязан своим «правщикам»: мудрят. Итак, кому-то я не угодил… к чьим-то сединам не проявил почтительности… Недостаточно воспитан? Извините. По крайней мере, в Дании я не воспитывался… как Зимнев. И не считаю свою форму разговора грубой. Я резок. Я принципиален. Если это порок — признаю. — Поправил запонку на манжете. — Думаете, не знаю, почему возникло сегодняшнее обсуждение? Кто-то провел большую подготовительную работу. Не вам ли этим я обязан, уважаемая Ольга Фоминична? С вами у меня всегда и во всем расхождения.

— И слава богу, — буркнул Зимнев. Вроде бы дремлет, а все слышит.

— Критику в мой адрес организовали. Это обструкция. Повторяю: кое-кому я неугоден.

— Однако же высокого вы мнения о своей особе, — снова не удержался Зимнев.

— Что вы мелете, Зборовский! — возмутился Гнедышев.

Смагин постучал карандашом по столу:

— Пора, товарищи, закругляться.

— Действительно, пора. — Гнедышев, обойдя стол, вышел вперед. — Парень он здоровый. Память и способности есть. Но перед характеристикой, которую выдали здесь инженеру Зборовскому, бледнеют эти достоинства. Хотелось бы знать: поняли вы, Петр Сергеевич, что-нибудь из всего сказанного сегодня? К какому выводу пришли?.. Оставят ли вас в фильтрационной, или уволят, или сами уйдете, все равно положение ваше останется крайне сложным. Можно уйти от Колосовой, от Парамонова, от Зимнева, из института. Но от самого себя уйти вам не удастся. Некуда!

Глава XVII

А месяц спустя Ольгу перехватила в коридоре секретарша Гнедышева:

— Срочно к директору!

— Минуточку. Вот только заброшу книги к себе.

— Никаких минуточек!

— Да что случилось, что за спешка? Пожар?

Секретарша не ответила. Конвоируемая ею, Ольга вошла в кабинет.

Гнедышев встретил не здороваясь. Когда остались одни, пытливо уставился:

— Ты ничего не хочешь мне сказать, Ольга Фоминична?

— Не-ет. А что? Опять «в дорогу дальнюю, дальнюю…»? Я ведь только-только из Удмуртии!

Он взял со стола деревянную линейку, согнул ее дугой. Потом полоснул концом но стопке бумаг:

— И муж твой ничего тебе не говорил?

— Нет, — заволновалась. — О чем вы, Роман Васильевич?

— О ком, следовало бы спросить. — И, помедлив, сказал: — Инженер Зборовский, будучи в туристской поездке, пытался остаться… «по ту сторону».

— Где? — переспросила автоматически.

— Не все ли равно, где!

«По ту сторону…» Неужели всерьез? А давно ли сам попрекнул Зимнева: «По крайней мере, в Дании я не воспитывался…»

82
{"b":"904064","o":1}