Кто, как не врачи, знают, что высокая смертность детей-грудников есть горькая привилегия России, ибо в нашем отечестве — бедность и невежество. «Ничто так тесно не переплетается, как болезни и неправильные социально-экономические условия».
Последнюю фразу приписал Арстакьян И именно она, должно быть, пришлась не по вкусу приставу.
Рядом со статьей о «Капле молока» — лаконичная заметка: во Франции некая восьмидесятилетняя старуха развелась со своим девяностотрехлетним супругом. Причина? Непочтительное отношение мужа к жене.
Возможно, подобные заметки и помогали «Будильнику» вербовать новых подписчиков, но напечатанная в близком соседстве с рассказом о страшной участи вымирающих малюток, эта выглядит кощунственно.
Пристав поднялся со своего кресла:
— Ну-с, извольте сообщить, откуда вы брали сведения относительно… Вы утверждаете, что детская смертность от неправильного питания уносит куда больше жизней, чем туберкулез. Сообщаете довольно сомнительные данные.
— Почему — сомнительные?
За спиной пристава — громадный, во всю стену, в золоченой раме портрет благополучно здравствующего государя императора. По обеим сторонам — все древо российского императорского дома, начиная с Михаила Федоровича, кончая Николаем II и его императорским высочеством наследником цесаревичем и великим князем Алексеем Николаевичем… Очевидно, портреты висят с прошлого года, со дня торжественного юбилея — трехсотлетия царствования на Руси дома Романовых.
— Почему сомнительные? — Пристав вынул из кармана и встряхнул сложенный вдвое, нет, вчетверо, большущий носовой платок. — Да потому, что эти цифры, извините, плод вашей фантазии. Смертность велика там, где плохие врачи. Да, да, доктор, вы нас крайне огорчили своей публикацией. Вы утверждаете, что на девяносто пять миллионов населения европейской России, в ее пятидесяти губерниях, ежегодно умирает почти миллион двести тысяч детей в возрасте до одного года. И виной тому якобы низкое материальное благополучие народа. Ахинея! Откуда взята такая цифра? По вашему соображению, выходит, Россия отдает богу душу?.. И далее как понимать: у нас, утверждаете вы, «неправильные социально-экономические условия». А какие, позвольте спросить, правильные? Что хотите предложить взамен?
— Открыть пункты «Капля молока».
— Ха-ха-ха… Шутите?
Почему он хохочет?
Только дома, лежа на диване, понял наивность своего ответа. Когда его отчислили из Московского университета, он впервые с глазу на глаз встретился с жандармскими офицерами. Они грубили. Нижнебатуринский же вел беседу или допрос без нажима. И на вопрос, чего же, собственно, от него, доктора, хотят, ответил:
— Да, пожалуй, ничего. Рад убедиться, что вы интеллигентный молодой человек. Искренне к вам расположен. — Сверкнул золотыми зубами. — Но учтите: молодость — простушка, которая легко подпадает под влияние говорунов, фразеров. А жизнь нам диктует свое. Уж вы мне поверьте, вам следует, господин доктор, осмотрительнее выбирать себе друзей. И, разумеется… идеи.
— Благодарю за рекомендации, господин пристав. Разрешите идти?
— Еще минутку задержу. — Прочистил длинным ногтем мизинца расщелинку между зубами. — Не нравится мне, извините, ваша… греховодность. Человек из петербургского бомонда и такая непристойная связь… с мужичкой…
Не дослушав, ушел. Навстречу по коридору трусцой семенил скромник — учитель Нефедов. А он зачем здесь? Никто из них не счел нужным поздороваться.
О беседе с приставом Сергей Сергеевич решил Даше ничего не рассказывать. И она смолчала о том, что только что приходил Фомка.
Глава XV
Что общего, казалось бы, у живописного города Сараева на далекой боснийской земле и сонного Нижнебатуринска в самой что ни есть сердцевине России? Но грозовые события в первом до основ потрясли уныло-серые будни уездного городишки.
Летом 1914 года по улицам Сараева проезжал наследник австрийского престола Франц Фердинанд д’Эсте с его очаровательной спутницей герцогиней Гогенберг. Типографский рабочий Цабринович метнул в открытый автомобиль бомбу. Плохонькая, скляночного типа, начиненная гвоздями и кусками свинца, она угодила на уложенный за сиденьями складной верх машины. Надо отдать должное расторопности эрцгерцога: он ловко столкнул руками бомбу на мостовую. Оглушительный взрыв не причинил ни малейшего вреда высокопоставленным визитерам. Отделавшись легким испугом, наследная чета продолжала свой путь в ратушу на торжественный церемониал.
Однако дальнейшая прогулка гостей из Австро-Венгрии вышла короче. При повороте на одну из центральных улиц автомобиль замедлил ход. Стоявший на углу гимназист Гаврило Принцип выхватил из кармана браунинг и выпустил, один за другим, два заряда. Первый сразил герцогиню, второй — Франца Фердинанда: пуля пробила ему шейную артерию.
Оба вскоре скончались.
Убийца тут же был схвачен. Некоторые газеты сообщили, что на допросе он якобы признался: его террористический акт — возмездие за притеснение сербов. Поговаривали, что он — член военно-патриотического общества «Черная рука».
Так или иначе, но скончался Франц Фердинанд д’Эсте — племянник бездетного императора Франца Иосифа. Так или иначе, но на мостовой Сараева была пролита августейшая кровь. Она взывает к жестокой расправе.
«Теперь или никогда!» Эти слова германского императора Вильгельма II нашли желанный отзвук в сердцах высочайших особ певучей Вены. В половине июля канонерские лодки, совершавшие по реке Дунай рейс под флагом Австрии, дали холостые выстрелы по сербским торговым пароходам и препроводили их в ближайшую австрийскую гавань.
Обстановка обострялась. На Балканах снова запахло порохом и кровью. Австро-венгерский посланник передал сербскому правительству иезуитский ультиматум, который обвинял в пособничестве террористическим актам. Принять требования Австро-Венгрии означало «быть распяту». А не принять? Война.
Несколько дней спустя один из австрийских корпусов, перейдя Дунай, расположился у сербской столицы. Началась бомбардировка Белграда.
Кайзеровский министр иностранных дел в расчете на военную слабость русских заявил послам в Берлине:
— Если Россия выступит против Австрии, Германия не будет нейтральной.
Всем немецким судам, находившимся в русских водах, телеграфно предписывалось быть готовыми немедленно их покинуть. На границе началось передвижение германских войск.
Угроза?
Да!
Вскоре из Вены передали: Россия требует прекращения военных акций. И, как бы в пику своим противникам, Австрия тут же начала массовую переправу войск на сербские берега. Австрийское посольство в Петербурге пришлось взять под защиту конных и пеших полицейских.
Зажигались все новые поленья страшного костра. С запада каждый день приходили нерадостные вести. Вильгельм одобрил план высадки в Финляндии десанта в сто сорок тысяч человек. Его военный министр недвусмысленно дал понять, что на первых порах он выставит по меньшей мере миллион штыков.
Угроза?
Нет. Это уже начало.
В Зимнем дворце отслужили торжественное молебствие о даровании русскому воинству побед над врагом: накануне Германия объявила войну.
Пламя запылало вовсю.
Сараевское убийство явилось лишь поводом. Причины же событий, приведшие к мировой войне, лежали гораздо глубже. История скажет об этом свое правдивое слово. О Вильгельме II, о Франце Иосифе, графе Берхтольде, Николае II, Грее, Пуанкаре… И о тех, кто предпочитал тень, маску, кулисы, — о королях динамита, пороха и панцирной брони, о миллионерах Теннанте, Чемберлене…
Впрочем, в те времена многое многим оставалось непонятным.
Так или иначе, по на заборах Нижнебатуринска расклеили объявления уездного по воинской повинности присутствия. Нижним чинам запаса предлагалось явиться на сборный пункт. Учреждениям и лицам, у которых на службе имелись запасные, предписывалось учинить с ними расчеты, выдать увольнительные билеты.
Экстренный выпуск «Будильника» обнародовал крупным шрифтом: «Государь император высочайше соизволил повелеть перевести армию и флот на военное положение». Газета также сообщала: «Уважаемый врач нижнебатуринского земства Сергей Сергеевич Зборовский призван на действительную службу и в ближайшие дни вступит в отправление своих новых обязанностей».