Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Итак, она увидит его. Каждое лето приезжала с Игорьком в Ветрогорск, но получалось, что именно в этот месяц он отдыхал с семьей в Комаровке.

Дверь ему открыла Инна. Похудела. Золотая пена волос взбита в замысловатый пучок. На лбу — золотые колечки.

— Косы? Ну какие же теперь косы? Не девочка, А что, без них некрасива?

— Да нет же. Совсем нет. Даже хорошо…

В кабинете отца усадила рядом с собой на диване.

Словно кадры на экране телевизора, всплывает прошлое: кресла театрального зала, он держит в своей руке ее руку, а она ноготком по его ладони цап-царап. В этой комнате он сказал ей однажды: «Будешь ты со мной или с другим, я всегда тебе друг».

— У тебя уже большой сын!

— Да, Толику девятый.

— А Игорьку двенадцатый… Трудно мне там одной с ним. Но зато твердо знаю, на что гожусь, к чему неспособна. А в Ветрогорске я не я, я — дочь профессора Зборовского.

В столовой о чем-то весело болтали Вера Павловна и Игорек. А в кабинете Сергея Сергеевича шел немой разговор. Даже Вера Павловна не смогла бы подслушать его.

Мы уже с тобой старенькие, Коля.

Не рисуйся, ты молода.

Посмотри, у меня морщинки.

Не вижу.

А второй подбородочек видишь?

Не вижу.

— Мне давно хотелось поговорить с тобой, Николай, — отвела глаза. — Женское любопытство, должно быть. Сделаем переоценку ценностей?

— Попробуй.

— Почему ты все-таки тогда… сбежал от меня? Почему?.. Имею я право знать об этом?

— Имеешь. Помнишь, ты мне сказала: «Мы с тобой будем жить отдельно. Она у тебя какая-то периферийная. Серая». Помнишь? «Серая». Так ты сказала о моей матери… Разве это услышать от тебя было не больно? Я вспомнил тогда голодную, грязную Комаровку, свое детство. Мама — ласковая и постоянно чуть грустная, а встречные мужики и бабы: «Здрасте, Дарь Платонна!», «Спасибо, Дашенька!» И в Таборной слободке, в больнице то же самое: о ком не заботилась она, за кого не тревожилась, о ком не хлопотала моя мама?.. «Серая…» Недавно она отпраздновала юбилей — сорок лет работы в белом халате. Могла бы отдохнуть, ан нет!

Инна включила настольную лампу, и тени, упавшие на пол, замутили цветные узоры ковра. Со стены кабинета смотрит портрет отца. Не того темноволосого, горячеглазого, который по сей день хранится у матери. Портрет человека в роговых очках, усталого, с остатками седых завитков вокруг гладкого, слишком большого лба… Слава отца, профессора Зборовского, шагнула далеко-далеко. А ты, мать, прошла у жизни совсем другую выучку. И если бы человеку давали ученые степени за все, что он вынес и перечувствовал, за его житейскую мудрость, за доброе для других, то наверняка бы тебе, комаровской фельдшерице, быть по меньшей мере доктором наук!

— Ценность человека, величие его дел определяется не тем, как высоко поднялся он по служебной лестнице, а по тому, чем хорошим запомнился людям. Поняла ли ты это наконец, Инна? Чтобы служить людям, не обязательно быть профессором… «Серая». Видишь, какой я злопамятный.

— «Серая»? Так я сказала? — Инна прошлась по ковру. Села возле письменного стола. Листает журнал. Оба ощущали неловкость. Может быть, даже враждебность? Задумалась.

Подняла веки — в глазах слюдяные пленки:

— Но представь себе, что я не сказала бы тех слов. Как бы ты поступил?

— Будь ты тогда такой… как сейчас… — Он не лгал. От сегодняшней Инны не ушел бы. — Я очень тосковал тогда по тебе.

— А теперь?

— Теперь что ж… Люблю Ольку. Сжился с ней так, что порой не знаю, где кончаюсь я и где начинается она. Люблю сына, люблю жизнь, свою работу. Принимаю их целиком со всем хорошим и плохим. А тебя видеть всегда рад. Никому наши встречи не причинят горя.

«Порой не знаю, где кончаюсь я и где начинается она». Вот каким оно бывает — счастье? Украдкой посмотрела в его глаза, что-то искала в них. Но ничего не найти: все взято. И вдруг некстати расхохоталась:

— Я на грани второй глупости: видела человека всего два раза и, кажется, выйду замуж. Как ты смотришь на такой вариант?

Николай пожал плечами.

— А если с двухнедельным испытательным сроком? Мать «за». Игорьку, говорит, нужен отец. А мне… Скучно мне что-то стало. Впрочем, нет ли у тебя на примете какого-нибудь директоришки?

— Нет. — И бросил, озлившись: — Но есть блестящий маклак.

— Идея! А что, если и в самом деле с другого бока взять жизнь? — Снова хохочет. Хохочет с раскатом, хохочет — похоже плачет. Что-то заставляет ее говорить не то, что думает.

Николай взял ее за руку:

— Перестань, Инна. Ты устала. Ты просто устала. — И, сам не зная того, повторил слова Веры Павловны: — Может, останешься здесь?

— Зачем?

— Ну, по крайней мере, будешь с родными.

— Да что ты, дорогой! Я ужасно люблю пирожные. А нигде нет таких вкусных, как на Невском в кафе «Север». Зачем же возвращаться в Ветрогорск?

Инна, Инна, как же тебе, бедняжке, горько!

Вошел Сергей Сергеевич. Положил портфель на письменный стол. Поцеловал Инну, затем Николая.

— Что ж вы замолчали? Старик помешал?

В столовой захныкал Игорек. Инна вышла. Сергей Сергеевич поглядел ей вслед и протер очки:

— Есть какие вести от Ольги?

— Да. Последнее письмо — с Ангары.

Глава X

Прежде чем завизировать чертежи, Ольга решила выверить их. Вынула из шкафа связку рулонов с биркой на шпагате: «Исследования фильтрации в сооружениях Кирского гидроузла». Гнедышев поторапливает с отправкой — заказ срочный.

Распластала на чертежной доске кальку, вторую, третью. На четвертой карандаш в ее руке засуетился, пополз слева направо и, задержавшись, что-то пометил. Тонкие брови Ольги сдвинулись.

Приоткрыла дверь в соседнюю комнату:

— Зайдите ко мне, Петр Сергеевич.

— В чем дело, Ольга Фоминична?

Ткнула тупым концом карандаша в пометку, сделанную на кальке.

— Ошибка? — захлопал веками, как нашкодивший школьник. — Я тут ни при чем, Ольга Фоминична. Должно быть, напутала калькировщица Елкина.

— Елкина?.. Позовите ее.

Глаза у него черные. У Николая голубые. Всегда искала в Петь-Петухе хотя бы внешнего сходства с братом и почему-то радовалась, что не находит его.

Леночка вошла, но одна. Приблизилась к чертежной доске. Белый гипюровый воротничок, нарукавники из синего сатина. Вынула из кармашка очки в тонкой металлической оправе — носит при себе постоянно, а на людях пользуется ими редко: стесняется.

— Ты всегда такая аккуратная, а тут…

— Я, Ольга Фоминична, точно снимала с миллиметровки.

— Принеси черновик.

Принесла. В миллиметровке придраться не к чему — все правильно. Однако в том месте, где ошибка, бумага шершавится и цифры жирноваты — кем-то подправлены…

— Так здесь и было, Леночка? Заглянула:

— Не помню… Н-наверное… — Покраснела. Чего-то не договаривает.

— Петр Сергеевич! — приоткрыв дверь, снова позвала Ольга.

Ушел. Значит, только что втихую переправил цифры и смылся: не пойман — не вор. Зачем же Леночка покрывает его?

— Я сделаю заново. — Леночка свернула кальку трубкой и, сунув ее под мышку, вышла.

Ольга продолжала рассматривать чертежи. Пятый год молодой Зборовский в фильтрационной, а будто посторонний. Смагин провел его в младшие научные сотрудники и отдал «под начало Колосовой» для исследования фильтрации гидроузлов. Гнедышев охотно утвердил.

«Деверек, говоришь? — не соглашался Гнедышев с ее рьяными протестами. — Зато у него налицо три очень важных качества: первое — мужчина, второе — молодой мужчина, третье — холостой мужчина». — «Выходит, я институту никак не подхожу?» — «Нет правил без исключения. Ты у нас та самая курочка, которая золотые яйца несет. Вот и возьми его, птенца, под свое крылышко».

Под крылышком Петь-Петуху не сиделось. Он соблюдал только форму — своевременный приход и уход. Но в течение дня слонялся по другим лабораториям, отвлекал болтовней. Усядется у чертежниц и откроет «форум»: «В кино показывают сплошную дрянь — станочки, сделает Ванька гаечку — страсть как люблю его, не сделает — к Степке переметнусь». А то вдруг на субботнике, отряхиваясь от пыли, Петь злобно объявил: «У нас люди только и делают, что самоотверженно ишачат. Жить-то когда начнут?»

71
{"b":"904064","o":1}