«Мой братец, как я понимаю, для лаборатории не находка, — сказал ей Николай. — Может, очухается, выправится?.. Жаль отца огорчать».

Это-то и вынуждало Ольгу скрывать огрехи Пети от мужа и Сергея Сергеевича, брать на себя немалую толику дел молодого Зборовского. Чтобы как-то заинтересовать его, подключила к своим опытам по исследованиям фильтрации Гольского гидроузла. Работу на две трети выполнила сама, остальное — вместе с ним. Сама подготовила и отчет. Но на титульных листах рядом со своей подписью ответственного исполнителя поставила и его фамилию.

«Спасибо», — поблагодарил Петь, а за спиной кое-кому нашептывал: «Все дочиста выполнил я, а Колосова, пользуясь моим подчиненным положением, присоседилась».

Вначале получалось так, что все его промахи оставались достоянием немногих, в том числе Смагина. Она знала о них меньше. Но, став непосредственным руководителем «деверька», волей-неволей вынуждена была вникать во все его работы. По результатам целого ряда исследований, выполненных им в разное время, пришла к выводу, что действует он на авось: авось проскочит. Постепенно он привык к тому, что работу его подправляли, дотягивали. Дух иждивенчества, как короед, проникал в него все глубже и глубже.

Впрочем, некоторые симпатизируют молодому Зборовскому. Та же Леночка, например, или инженер Глебова, которая старше его лет на пять.

Чрезмерно общительная, Евгения Владимировна Глебова с приходом в лабораторию внесла в нее то, чего прежде там не водилось: трескотню о новых прическах, об импортных жакетках, о полированных сервантах… Щедрая на ласковые «кисанька», «деточка», «ласточка», Евгения Владимировна умела, как говорят проектировщики, прокладывать переходы на разных уровнях. Под «честное мое слово — никому!» вытягивала из каждого то, что «ни за что не скажу». А о себе — о, болтунья! — рассказывала такие интригующие подробности, что многие сомневались в их достоверности.

Только болтуньей инженер Глебова не была. Задания выполняла охотно, оперативно. И в беседе с Зимневым Ольга даже как-то заметила:

«Не чета ленивцу Зборовскому. С нею мне легче».

«Не торопитесь с выводами, — охладил Зимнев. — Время покажет».

«Будьте уверены, та́я бабочка!» — потряс растопыренными пальцами возле своего уха Парамонов.

Старший научный сотрудник Парамонов в институте лет двадцать. Вот уж кто ни о ком никогда худого слова не скажет; но сказал же про Глебову?

Приглядывалась. Стала замечать, что Евгению Владимировну меньше всего интересует суть проектируемого, и радость доставляет ей не то новое, что вносит в жизнь их труд, а сознание, что «скачала работу». Вскоре и рекламации от заказчиков начали поступать именно за счет Глебовой. Но все ей сходило с рук, прощалось, как и то, что сходило с ее языка. И, что, правда, мало кого удивило, она сумела расположить к себе Смагина. Готовила на него атаку исподволь. Вскользь сокрушалась, что ее майор Глебов солдафон, вечно на полигонах, а она — правда, ведь? — ничем не походит на полковую даму. Во всяком случае, ведет себя Глебова вызывающе. Откровенно намекает, что имеет на Смагина большое влияние.

Трудно сказать, чем импонирует ей Петр Сергеевич Зборовский. Узнав, что он в дальнем родстве с Колосовой, ахнула:

«Какие вы, однако, полярные!»

А Петь пренебрежительно:

«На одном солнышке онучи сушили».

День 8 Марта женщины комбината потребовали отпраздновать в Доме культуры Таборной слободки. С гостями и родными.

— Пойдем, Олька? — предложил Николай.

— Давай лучше к нам — с институтскими.

Решили: сначала к Ольге, где сбор назначен к пяти, а оттуда — в Таборную.

Нижний зал института похож на фойе: колонны, хрустальная люстра, хрустальные бра.

— Что же ты, Ольга Фоминична, не знакомишь с муженьком?

Парамонов пришелся по душе Николаю. Мускулистый, смугловатый, с мерлушкой черных волос, он, если бы надел расшитую крестом рубашку, — истый болгарин. Пожали друг другу руки и сразу — разговор:

— Комбинатский? Нам бы по блату сделать из синтетики для лаборатории…

Олька поздоровалась с каким-то высоким худым стариком. Наверно, Зимнев. Что-то рассказывает ему, по-мальчишески почесывая затылок. Но вот Гнедышев оттащил ее и силком усадил возле себя: не отпущу! А она указывает рукой — муж, дескать, там брошен.

Николай почувствовал себя не совсем ловко. Вроде сам он здесь экспонат, который каждый вправе разглядывать.

— Здоро́во, браток! — вдруг дотронулся до его плеча Петь-Петух. — Где Ольга Фоминична?

Николай кивнул в сторону Гнедышева.

Петь передернул плечами:

— Боюсь я его!

— Почему?

— Не знаю. Чем-то смахивает на отца.

— Значит, ты и отца боишься?

— Нет. Просто оба они фанатики в работе. Мои антиподы.

Смагин немного запоздал. Пучеглазый, с тонкими, до ушей, губами, он еще больше стал походить на морского окуня.

— Все такой же, Колосов, — бодро поздоровался, — не меняешься. Ну ясно, как говорится, не куришь, не пьешь… Про Середу слышал? Получил заслуженного.

— Перепутал, дорогой. Он уже народный артист. Надо бы нам списаться всем да собраться. Однополчане ведь.

— Неплохо бы, — ответил тот рассеянно и отошел.

Смагин привел на вечер жену. Наталья Дмитриевна чуть раздобрела. Но в глазах, в ямочках на щеках сохранилась детскость. Многие, глядя на нее, зашушукались. А он, словно в отместку, подозвал Глебову, познакомил с женой и усадил их рядом. Циник.

Глебова одета и скромно и броско: закрытое черное платье, в ушах подвески — бирюза с серебром, брошь — тоже бирюза с серебром.

Николай знал немало семей и всегда мысленно сопоставлял с собственной. Чем дальше идет их совместная жизнь с Ольгой, тем крепче цементируются чувства. Время «схватывает» цемент, делает его нерушимым. Никогда ни он, ни Ольга ни с кем не делились о своих отношениях. Но почему-то все угадывали их, даже самые отпетые скептики.

Торжественная часть была короткой. Когда зачитывали список женщин, отмеченных благодарностью в приказе, а в их числе по фильтрационной назвали и Глебову, Парамонов басисто протянул:

— Вот уж эту-то ни к чаму…

К плечу Ольги доверчиво прижалась Леночка. Робеет, когда к ней оборачивается Петь. Каким видится он ей? Впрочем, для калькировщицы Елкиной он не Петь, а инженер Петр Сергеевич Зборовский. И главное в нем — спокойная уверенность в себе, уверенность в том, что все, что ни делает, — делает правильно.

Ольга внимательно заглянула ей в лицо: да нет же, ты, пожалуй, красива.

На концерт не остались: уговор, Олька, едем!

В вестибюле их нагнал Петь:

— Отчаливаете? Куда так рано? — Узнав, напросился: — Может, и меня прихватите?

В Таборную слободку повез случайно подвернувшийся шофер-«левак».

Николай приоткрыл боковое стекло машины. Ветрогорск разрастается не столько ввысь, сколько вширь. Кварталы новостроек. Никак не понять: каковы же принципы местной архитектуры? Почему в этой части города двухэтажные коттеджи, хотя тяготеющие к ней улицы исстари застраивались трех- и четырехэтажными домами? Не надо быть зодчим, чтобы увидеть это несоответствие. Три года назад в городском Совете наконец спохватились: зачем коттеджи? Неэкономично, ничем не оправдано. Пересмотрели планировку, и вскоре рядом, вперемежку, возникли многоэтажные здания. Получилось вовсе нелепо: высокие корпуса заслоняют своих малорослых соседей. Зимой полбеды, а летом с утра гиганты забирают на себя все солнце… И все-таки люди рады: были бы квартиры.

Петь ни разу не бывал в этом Доме культуры, хотя слышал, что такой «очаг просвещения» построен в Таборной слободке.

У дверей зрительного зала толпятся опоздавшие. За трибуной на сцене — бригадир из крутильного цеха Клава Комичева. Обычно пронзительный, голос ее сел, едва слышен. За столом, покрытым красным бархатом, сегодня почти сплошь женщины. И только в центре их Папуша. Он расправил на весу носовой платок, вдруг сообразил, что на него смотрят, смял и упрятал его в карман.