На землю опустились тяжелые, как ямщицкий овчинный тулуп, сумерки. Справа от большака — заиндевевшие леса, по другую сторону, во всю ширь, — белые пологие холмы да равнина. За сорок верст промелькнул лишь один выселок: утонувшие в сугробах избенки. Рядом бор, роща, а они, будто всем назло, взяли да и вылезли на середину пустоши: дуй, чертова вьюга, а мы, как хошь, не уйдем. В вечернем небе — блеклый диск луны, студеный, как сам январь в здешних местах. Кучер, рыжеватый парень с шершавыми от мороза щеками, изредка чуть взмахивает кнутом. Зборовский курит, прислушиваясь к заунывному вою ветра: вот она — девственная глухомань, вот она — Русь сермяжная, с ее ухабистыми дорогами, кулачными боями, поножовщиной… Дорога незаметно перешла в широкую, пустынную улицу. Вдоль нее хребтом тянется наметенный снег. Курятся трубы, и в холодном воздухе дым над крышами поднимается розоватыми вениками.