Род Антиповых древний, крепкий, и, сколько возможно проследить в потемках прошлого, обитали они на Новгородской земле. Из поколения в поколение кузнечным делом занимались и тем славились. Коня ли подковать, ворота кому кованым сложным узором украсить, телегу на колеса поставить, чтоб мягкой на ходу была и служила долго, — все умели Антиповы, оттого и в самые голодные и тяжелые годы не бедствовали. Случалось выполнять заказы и для знатных людей, а те платили наличными.

Так и жили, не думая о чужой стороне и о легком хлебе, покуда не явилась большая беда, болезнь какая-то неизвестная — выкосила почти всю деревню, и остался из всей огромной семьи Антиповых только Михайла. Невмоготу ему сделалось жить на земле предков, все тут о горе напоминало, куда ни повернешься, и подался он на чужбину. Не в Новгород или там в Псков, а прямо в Петербург — знай Антиповых! И уж какими судьбами занесло его на казенный завод в недалеком столичном пригороде, бог один знает.

Было это в тысяча восемьсот девяносто первом или втором году.

Чиновник из главной заводской конторы направил Михайлу в паровую кузницу. Начальник цеха был в офицерской форме, важный, толстый, и Антипову показалось тесно в просторном кабинете. Никого прежде не боялся он — ни лешего, ни домового, чувствовал в себе большую силу, — а тут одолела его робость: стоит возле двери и слова молвить не может.

— Ну, кто таков? — спросил начальник. — Что скажешь?

— Да вот... — Михайла переступал с ноги на ногу. — На работу, стало быть, ваше благородие...

— На работу? — Начальник повесил на нос золоченое пенсне. — Откуда явился?

— А новгородские мы, — смущенно ответил Михайла, сминая огромными своими ручищами картуз.

Начальник смерил его взглядом, прикинул: похоже, здоров мужик, и силой, кажется, бог не обидел. Такие нужны в кузнице.

— Новгородские — это хорошо. А звать как?

— Михайла Антипов, ваше благородие. Захаров по батюшке.

— Делать что-нибудь умеешь? — Начальник съежил нос, и пенсне опять повисло на шнурочке.

— Кузнецы мы, — вроде как обиделся даже Михайла.

— Ну-у, братец! — недоверчиво проговорил начальник и подумал, что из этакого здоровенного детины отменный молотобоец получится. Вон на сварке якорных цепей редко кто выдерживает долго, а этот выдержит, сразу видно. Под рубахой мускулы перекатываются, дышат. — Ладно, — сказал, — ступай к мастеру, пробу он даст сделать. Передай, что я приказал.

А часа через два мастер, красный от возбуждения, с которым совладать не мог, виновато втолкнул в кабинет смущенного Михайлу.

— Ну, что там еще? — поднимая от бумаг голову, строго спросил начальник.

— Вот-с! — сказал мастер, кладя на стол теплую еще поковку и почтительно отступая к двери.

— Что сие значит?! — Начальник взял поковку, оглядел, и брови у него поползли кверху.

— Изволите видеть, птаха-с!

— Вижу, что не свинья. Откуда, спрашиваю, сие?

— Он отковал, — подталкивая Михайлу ближе к столу, доложил мастер. — И как есть, одним ручником, сукин сын!

— Ты?! — Начальник поднялся.

— Стало быть, ваше благородие, — ответил Михайла, отирая со лба крупный пот. — Как велено было. — И, расплываясь в улыбке, добавил: — Страсть люблю птах разных. И как поют они, особенно, ваше благородие, утром рано, на солнышко...

— Воробей ведь, а?.. — бормотал начальник, не слыша, что говорит Михайла. — Ишь ты, новгородский! Молодец. На вот, возьми. — И он протянул Михайле серебряный рубль, а кованого воробья, завернув аккуратно в чистую бумагу, положил в стол...

Кузнецом Михайла Антипов стал знаменитым, и начальство его отмечало: квартиру даже дали казенную с огородиком, на берегу речки. Мастера, считавшие себя особенным сословием, но до офицерских чинов не доросшие, отчего и были злобны, Антипову бранного слова сказать не смели. Может быть, начальства боялись, а может, и от уважения.

Вскорости он женился. Жить бы и жить ему, как у людей заведено, своих детей рожать, внуков под старость нянчить, да не сложилось настоящего и долгого счастья, чтоб в глубокой старости, когда земля к себе позовет, умереть безгрешной и спокойной смертью. Видно, беда за ним по пятам бродила, своего часа ждала. Ну, зато дал жизнь сыну, не оставил без продолжения антиповский род. Корень, значит, силен был, раз, несмотря на все невзгоды, есть Антиповы на земле.

А беда случилась под новый, девятисотый год.

Лопнул в кузнице паропровод. Бросился Антипов, чтобы перекрыть вентиль... Одежду с него снимали уж вместе с кожей, но могуч был Михайла, промучился все-таки еще два дня и в муках тяжких скончался.

Захару, сыну его, названному так в честь деда, шел всего четвертый год.

В тот день, двадцать девятого декабря, Захар Михалыч Антипов работал в дневную смену. В самом конце, когда и осталось-то всего прибрать инструмент и подмести вокруг молота, подошел мастер. Угостил вкусной папиросой, спросил, как поработалось, а после, собравшись идти дальше, как бы между прочим сказал:

— Михалыч, ты поднимись-ка в контору. Начальник цеха звал.

— А что такое?

— Не знаю. Велел позвать, а что и зачем, не докладывался. — Мастер пожал плечами. — Не забудь.

— Не забуду, не забуду, — буркнул Антипов недовольно.

Не любил он ходить по кабинетам. Да и устал зверски. Двенадцать часов отстоять у молота и просто так легко не будет, где там, а прошедшая смена выдалась особенно тяжелая. Поковки шли под сто килограммов каждая, и все на руках, потому что козловой кран пока не установили.

— Вы тут, — сказал машинистке и подручному, — наведите порядок. Я пойду узнаю, в чем дело.

Поднимаясь на второй этаж, где располагалась цеховая контора, он не думал задерживаться надолго. Помыться бы скорее и домой. Похлебать, чего там найдется горячего, и спать, спать...

Однако спать сразу не получится, дела есть дома: дров нужно наготовить, колотые все вышли. Еще надо стенку под окном повыше снегом завалить: дует все-таки в щели. Бараки-то не на век ставили, временно, потому щелей и в стенках, и в полу хватает. А ведь и добраться домой тоже надо, не близкий свет — полчаса хорошего шагу. Мороз нынче за сорок, какие и здесь, на Урале, не часто бывают. Зато и приятно войти с улицы в тепло, когда дохнет на тебя привычным и добрым запахом жилья. Не будь сильных морозов и больших расстояний, кто бы и ценил простой домашний уют.

Антипов даже зажмурился от удовольствия, представив, как жена уже принесла из кухни разогретые щи, водрузила кастрюльку на стол и разливает по мискам и как от мисок поднимается дразнящий пар. И еще о том подумал, что, может, пришло наконец письмо от сына: писем от него не было с июня, как началась война.

Начальник цеха ругался с кем-то по телефону. Махнул рукой, показывая на стул: садись, мол, я сейчас, только доругаюсь.

— Да знаю я, знаю! — кричал он в трубку. — А не могу. И через немогу тоже не могу!

Антипов присел, — стоять было трудно. Гудели ноги. По радио передавали сводку Информбюро. Выходило, что опять ничего существенного не произошло. Наши войска, говорил диктор, вели по всему фронту бои местного значения. Антипов слушал и пытался понять, что это значит — «бои местного значения». На одном месте, что ли?.. Пожалуй, вот он участвовал в боях местного значения. Нет все-таки. Какие же они местные, когда у самых стен Ленинграда?..