Архив, как и должно было случиться по всем правилам невезенья, был закрыт, и сторожиха, уже знакомая Антипову, не имела понятия, у кого хранятся ключи и кто вообще здесь начальник.

Понадобилось три дня, чтобы найти ответственного за архив человека, и все эти дни Захар Михалыч жил в доме Елены Александровны. Он отказывался, стесняясь воспользоваться гостеприимством одинокой женщины, и даже признался чистосердечно, что боится скомпрометировать ее перед соседями, а она посмеялась только.

— Что вы, что вы! — сказала весело. — Вот ваша комната, располагайтесь и не думайте ни о чем.

Днем, когда Елена Александровна бывала свободна, они ходили по разным учреждениям, а по вечерам пили чай на веранде, беседовали о всяких житейских пустяках, не касаясь главного, и Антипов отдыхал душой, наслаждаясь тишиной, покоем, стараясь не думать о том, что по-прежнему ничего не удалось разузнать... Иногда на огонек заглядывали соседи, тоже присаживались к столу, расспрашивали о Ленинграде, говорили хорошие слова о ленинградцах, переживших страшное время, восторгались их мужеством, приглашали Захара Михалыча приезжать в Белореченск в отпуск вместе с внучкой — все знали, по каким делам он появился здесь.

Тепло было и приятно от этой простой человеческой доброты и приветливости.

Наконец отыскался человек, имеющий доступ в архив. Однако «рыться» в документах он не позволил без разрешения военкома. Пришлось обратиться в военкомат, и к тому времени, когда Антипов заполучил точный адрес Матвеева, поехать в Большие Горелики, как собирался, он не мог: отпуск у него был всего шесть дней.

А может, это и к лучшему, решил он. Сначала надо написать этому Матвееву, узнать, действительно ли Татьяна живет у него, посмотреть, как отнесется она к тому, что ее разыскали, — ведь не хотела же этого! А съездить всегда можно, Новгородчина не за горами от Ленинграда. Вот и Елена Александровна, женщина умная, так же считает. Она сама черкнула Татьяне записку и попросила вложить ее в конверт вместе с письмом.

Клавдия, конечно, воспротивится такому решению, понимал Захар Михалыч. Молодым нужно все сразу, они не хотят ничего откладывать. Однако, будет видно...

А жалко, по правде говоря, было Антипову покидать Белореченск. Он с удовольствием пожил бы здесь недельку-другую, так понравился ему городок.

— Приедете когда-нибудь! — Успокоила его Елена Александровна. — Наши старики говорят, что кто хоть раз побывал в Белореченске, обязательно вернется сюда.

— Все может быть, — вздохнул он, уверенный, что этого-то как раз и не случится.

— Вернется Татьяна — забирайте ее, внучку, все семейство свое и приезжайте погостить! Дом у меня просторный, сами видели, места на всех хватит, Захар Михайлович. Вы еще на озере не побывали!..

И кто бы тогда, в сорок пятом году, мог предположить из них, что слова Елены Александровны окажутся вещими словами, что спустя много-много лет вечные, пожизненные хлопоты Антипова заставят-таки вернуться его в Белореченск!..

По приезде в Ленинград он сразу же написал Матвееву и Татьяне. Теперь оставалось ждать ответа.

Дела на заготовительном участке мало-помалу выправлялись, налаживалась дисциплина, и оттого пробуждалась в Анатолии уверенность в своих силах, пробуждался интерес к работе, хотя все это пришло далеко не вдруг.

Первые дни опускались руки. Случалось, он готов был плюнуть на все, отречься от доверия, пойти к директору завода и честно признаться, что взялся не за свое дело, что не может и не умеет руководить и что лучше бы ему сидеть где-нибудь в отделе, а командовать разболтанной, неуправляемой ватагой мальчишек и девчонок — это не для него... Покуда мастер или он сам стоят над душой, они еще кое-как работают, шевелятся, ковыряются, но едва отойдет «начальство», тотчас разбегаются кто куда. Один, глядишь, загорает на берегу канала, возле плотины; другой на крышу забрался, а девчонки и вовсе уйдут в уборную и просиживают там часами — попробуй выкурить их оттуда. Какие уж нормы выработки, какое выполнение плана!

И повлиять на ребят нечем: заработок их не особенно интересует, потому что деньги обесценены, а карточка все равно рабочая — хоть на совесть работай, хоть лодыря гоняй с утра до вечера.

Скорее всего, Анатолий и отказался бы от своей должности, презрел самолюбие, если б не тесть, который, выслушав его жалобы, не стал выражать сочувствие, а навалился с упреками.

— Трудно? — сказал неодобрительно. — А кому сейчас легко? Нет, парень, это не дело начинать жизнь с поисков легкого.

— Не для моего характера эта работа, — оправдывался Анатолий, в общем-то понимая, что тесть прав.

— Характер не родители, как говорит Григорий Пантелеич, его и переменить можно. А доверие, какое тебе оказали, ты обязан оправдать! Ты ж фронтовик, солдат значит, и не можешь совладать с мальчишками и девчонками?!

— Драться мне с ними, что ли?

— Ну, хватил!

— Им слово — они десять. Им — «работать нужно», а они — «работа не волк, в лес не убежит»!

— Найди такое слово, чтобы против него сказать было нечего. Заботу прояви. Я вот на днях заглядывал на твой участок, у тебя же самый настоящий бардак, смотреть стыдно. Тут, парень, такое дело: ты к людям с добром, и они тебе добром отплатят, а если только требовать станешь, хорошего не жди, это конечно.

На другой день после этого разговора Анатолий пошел к начальнику цеха и потребовал, чтобы застеклили окна, отремонтировали ворота и сделали стеллажи для хранения металла. До сих пор металл привозили из прокатного и сваливали как попало на улице.

— Претензии ваши вполне справедливые, — сказал на это Кузнецов, — а вот с программой...

— Будут нормальные условия — будет и программа! — запальчиво возразил Анатолий.

— Ну, ну! — недоверчиво проговорил Кузнецов. — Ваши требования, Анатолий Модестович, выполним. Но давайте договоримся: период, так сказать, освоения закончился, и отныне никаких поблажек!

— Еще освещение, а то в вечернюю смену на участке хоть глаз коли, из трех лампочек одна горит, и насчет спецодежды надо подумать.

— Спецодежда инструментальщикам не положена.

— На заготовительном-то работа грязная! Сами ведь знаете.

— Мне доказывать не надо, Анатолий Модестович. Вы попробуйте доказать это в завкоме.

— И докажу!

— Действуйте. Вот вам моя рука.

Перемены, начавшие происходить на участке, не остались незамеченными. Об Анатолии заговорили как о человеке энергичном, умеющем постоять за интересы коллектива, а когда появилось решение завкома о том, чтобы выдать спецодежду рабочим-заготовителям, авторитет его укрепился еще больше. Разумеется, во многом ему оказывали помощь старые, кадровые рабочие, чей авторитет всегда был на высоте. Они-то и по душам с ребятами побеседуют, и приструнят, когда есть необходимость. И ребята не остались в долгу — Антипов-старший не ошибся: у мальчишек, прежде всего у мальчишек, вдруг появилась гордость за своего начальника, и в разговоре с другими рабочими все чаще проскальзывало уважительное: «Анатолий Модестович — фронтовик!»

Приятно это было слышать Анатолию, и все-таки...

И все-таки жила в душе его какая-то непонятная, необъяснимая тревога. Возможно, причиной ее были его молодость и неопытность, а возможно — иногда думал он — и фамилия: раз ты Антипов (многие считали, что он взял фамилию жены), с тебя и спрос втройне. Но, хотя Анатолий и не признавался, не хотел признаваться в этом самому себе, была еще одна причина неуверенности и тревоги — нечаянный разговор с Артамоновой.

Как-то они встретились в коридоре цеховой конторы. Поздоровались, как обычно, и Анатолий прошел было мимо, однако Зинаида Алексеевна задержала его, заступив дорогу.

— Что же это вы, Анатолий Модестович? — изображая на лице удивление (изображать, актерствовать она умела), сказала Артамонова. — Вы ведь молоды, у вас все впереди... Зачем же спешить?