— Кто же этот ваш знакомый, к которому вы едете? — спросил Бурцев.

— Иван Матвеевич Матвеев.

— Знаю такого! Он, если не ошибаюсь, тоже недавно из госпиталя выписался?

— Мы вместе лежали. А вы что же, всех тут знаете?

— Не всех, но многих. Служба обязывает! Стой, Боря, — сказал он шоферу. — По-моему, эта развилка. Сейчас проверим. — Бурцев достал из полевой сумки карту, поводил по ней пальцем. — Точно, здесь. Пойду взгляну, что за дорога.

Он вылез из машины.

— Отсюда километров пятнадцать, — сказал шофер, поворачиваясь к Татьяне. — А вон и идет кто-то.

Из-за близкого поворота появилась женщина. Она шла со стороны Белебелки. Шофер подозвал ее.

— Здравствуйте, — поздоровалась она. В руках у нее была корзина.

— На Большие Горелики сюда?

— Сюда, сюда! — обрадовалась женщина. — А вы, никак, к нам едете?

— К вам, бабуся.

— Не подвезете? Устала шибко.

— Залезай! — разрешил шофер.

— Вот спасибочки! — Женщина устроилась рядом с Татьяной на заднем сиденье.

— Дорога-то к вам как?

— А что дорога? Гать. Трясет, правда, сильно, а доехать можно.

Боря посигналил. Капитан, оглянувшись, помахал рукой. Дескать, давайте, жду. Когда он сел в машину, женщина встревоженно спросила:

— Зачем же вы к нам? Арестовывать кого или как?.. У нас ить полицаев не было, ни-ни! Фрицы всего разок заезжали на машинах, а больше мы их в Гореликах и не видели. За кем же вы?..

— Посмотрим, — шутливо ответил Бурцев. — Иван Матвеевич Матвеев проживает в ваших Гореликах?

— А где ж ему проживать?.. Только зря вы, товарищ полковник, он на фронте воевал, недавно и вернулся раненый, без ноги. А в оккупации вовсе не был. Жена его была, а он нет.

— Я не полковник, а капитан. Покажешь нам дом Матвеевых?

— Покажу, почему не показать? Шестой с этого краю, по левую руку. А по правую-то Игнатьевы живут. Стало быть, на фронте Иван Матвеевич натворил что-то? Не‑е, быть того не могет! А дочка его, так она замужем, в Сибири энтой живет. Сына убило...

— Хороший, значит, человек Матвеев?

— Тихий вроде, не подумаешь... Может, я вылезу? Пешком дойду?

— Да ничего не натворил Иван Матвеевич! — успокоил ее Бурцев и засмеялся.

— И я про то говорю! У него орденов видимо-невидимо и эти, как их?.. Звездочки белые...

— Он кавалер ордена Славы, — сказала Татьяна.

— Вот, вот! — подхватила женщина.

— Поняла? — сказал Бурцев.

— Понять-то поняла, а только с другой стороны раз энкеведэ...

— Товарищ капитан, — спросила Татьяна, — вам не бывает горько?

— Горько? Бывает. А если необходимо?

Дорога — гать — шла березовым лесом. Тихо было вокруг и спокойно. Дождь прекратился, выглянуло солнышко. Только урчание мотора нарушало лесную прохладную тишину. Березы одна к одной, точно невесты на смотринах, стояли в легком весеннем наряде. Солнечный свет золотил прошлогоднюю траву. Какая-то сумасбродная птица носилась взад-вперед поперек дороги перед самым радиатором. То ли было ей любопытно видеть диковинного зверя, то ли она пыталась прогнать машину, увести подальше от гнезда.

— Грибов, должно, в этом годе будет много, — сказала женщина. — Почки рано распустились.

— Какие у вас тут грибы? — поинтересовался капитан.

— Разные, разные! И белый есть, и красный... Груздь опять же иной год хорошо растет, а рыжиков — видимо-невидимо!

— И-эх! — Бурцев почмокал губами. — Холодной бы водочки и соленый рыжик на вилку!.. Только чтобы размером не больше пятака. Как, Боря, смотришь на это дело?

— Положительно, — отозвался шофер.

— Видать, люди понимающие, — одобрительно сказала женщина. — Приезжайте к нам осенью. Угостим и рыжиками, и груздочками. А насчет водочки трудно, все больше самогон... — Она зажала руками рот и в испуге забилась в угол.

Все засмеялись. Капитан тоже.

— Однако вам не самогон нужон, а посерьезнее что, — осмелела она. — Да и гоним мы не из хлебушка, где его взять? Из мороженой картошки.

— Специально морозите? — спросил шофер.

И тут открылась — лес неожиданно расступился за поворотом — деревня Большие Горелики.

У Татьяны сильно забилось сердце. Кончалось ее путешествие в незнаемое, но не кончались, теперь поняла она, неизвестность и сомнения. Что из того, что приехала сюда?.. Мысли ее, тяжелые и нерадостные, не остались где-то — они приехали вместе с нею.

— Вот они, наши Горелики! — с гордостью сказала женщина.

Традиционно, прямо и строго, точно в строю, вытянулись вдоль кромки леса избы. Рубленые, добротные, крытые белесой осиновой щепой, с украшенными резьбой наличниками, а кое-где и с петухами на коньках.

У околицы пришлось сбросить скорость: машину окружили ребятишки. Они бежали рядом, держась кто за крыло, кто просто за полированную поверхность кузова.

Остановились у дома Матвеевых. Бурцев поддержал Татьяну под руку, помог выйти и подал костыли. Распахнулась калитка — и к ним, припадая на протез, выбежал Иван Матвеевич.

— Приехала! — радостно закричал он. — Ну молодец, дочка! Молодец!.. — Он обхватил ее своими медвежьими ручищами, и Татьяна еле удержалась на ногах. — Елки-палки, приехала ведь! — повторял Матвеев.

Заурчал мотор.

— Куда же вы?.. — Иван Матвеевич метнулся к машине. — У нас так не положено, товарищ капитан, чтобы гостей отпускать не накормивши. А вы мне дорогие гости.

— Спасибо. С огромным удовольствием погостили бы, но!.. — Бурцев, сожалея, развел руками. — Дела торопят. Мы как-нибудь обязательно заедем. Как, Боря?

— Железно, — сказал шофер.

— Милости просим. А то задержались бы хоть на часок? Мы быстро сообразим.

— Нельзя.

— Тогда я сейчас, мигом... Минутку постойте! — Матвеев кинулся в дом.

Татьяна стояла беспомощная, ошеломленная встречей, а костыли валялись у ног.

— Счастливо вам! — сказал Бурцев, улыбаясь. — Уезжать будете — заходите. Может быть, помощь потребуется. И вообще. — Он захлопнул дверцу, сильный мотор взвыл, ребятишки отскочили по сторонам, машина развернулась ловко в узкой, тесной улице и покатилась за околицу.

Когда вернулся Матвеев с бутылкой самогона и со свертком, в котором была завернута закуска, «оппель» уже скрылся за лесным поворотом...

— Нехорошо получилось, — сокрушенно сказал он. — Вроде как гостей принять не сумели.

— Им правда некогда.

— Всем нынче некогда, время такое. — Иван Матвеевич с трудом нагнулся, подобрал костыли. — Раз так, — сказал, вглядываясь в дорогу, словно надеялся, что машина вернется, — пошли в избу. Вон мать все гляделки в окно проглядела.

Четыре года без малого ждали этого дня. А все равно весть о Победе пришла как-то неожиданно, ворвалась в жизнь взволнованным и торжественным голосом Левитана, и хоть не все поняли, что́ такое «Акт о безоговорочной капитуляции», каждый понял: кончилась война.

Наступил мир.

И не хотелось думать в это серое, дождливое утро, что не в каждый дом вернется отвоевавший солдат — во многих домах, спрятанные подальше от глаз, навсегда сохранятся сухие, пожелтевшие листки похоронок; что скуден пока хлебный паек; что лежат в развалинах села и города, фабрики и шахты, стоят без топлива остывшие паровозы; что впрягаются в плуг, вместо трактора или лошади, тысячи женщин...

Круглый черный динамик висел в кухне. Анна Тихоновна поднималась раньше всех, и потому она первая услыхала весть о Победе.

— Кончилась... Война кончилась... — почему-то шепотом, точно не доверяя сообщению, сказала она, приоткрывая дверь в комнату Антиповых.

Молодые спали на кровати, отгородившись ширмой, а Захар Михалыч — на оттоманке.

— Что?! — Он приподнялся.

— Война кончилась! — повторила Анна Тихоновна, всхлипывая. — По радио. Только что по радио объявили...