Николай рассердился:

— Да нет же, тут без подвоха! Тебе доверяют технический надзор. Не каждому его поручишь.

— Що ты на бога мэнэ берешь?

И ненароком поделился озадачившим Николая казусом. Слесари ремонтировали центральные насосы. Разобрали и собрали их заново, но вместо обычных железных или чугунных деталей установили на растворители каустика бронзовые. А под каустик — кто не знает! — бронзу ставить не положено. Шеляденко разошелся: «Погибели на вас нэма! Я ось покажу вам… Хай вас бис…» Но тут послышался — принесла же его нелегкая — громовой директорский окрик: «Ты что на людей орешь?» — «Мени и тоби за тэ и платять гроши, що мы сволочь-начальство», — неудачно пытался отшутиться Шеляденко. «Значит, я, по-твоему, сволочь-начальство?!» — не поняв шутки, заревел Папуша. «А ты чого гавкаешь на мэнэ? Я хоч рабочему грубо, затэ правду-матку в очи. А ты лыбишься, щоб добреньким слыть: заробляешь соби дэшэвый авторитэт?» — «Вот как ты о директоре?» — «А що? Думав в плэчико цилуваты буду?».

Каждому свойственна своя слабость. Слабость Папуши, как и Шеляденко, в голосовых связках. Но что позволено Юпитеру, не позволено быку. Теперь можно понять, почему последнее время на оперативках директор игнорировал начальника прядильного цеха.

— «Полпрэдом» на стройку? — едко усмехнулся Шеляденко, следуя рядом с Николаем по дороге, вытоптанной тысячами ног. — Насолить хоче?.. Нэхай. Нэ для Папуши — для комбината туда пойду. — И деловито спросил: — Так що скажешь, главный инженер, когда цех сдавать? Кому?

— Надо подумать.

— Чого ж думать-то? Хай Вишня командуе. Баба-козырь.

Николай повернул к котельной. Цехи стоят почти что впритык. Те, кто в давние годы строил в Таборной слободке завод, поскупились на территорию, хотя вокруг земля пустовала. Словно предвидели, что придет век полимеров и надо будет закладывать новые корпуса.

— Так ты скажи Папуше, — крикнул издали Шеляденко, — нехай Вишню на мое мисце передвигает. Тебе вин послухае, а як що я скажу — назло по-своему зробыть… Можешь передать йому: Шеляденко на стройке не проштрафиться. Докажу!

— Докажи! Докажи! Все мы тебе спасибо скажем.

— Я человек слова!

Над рабочим словом смеяться нельзя. В крутильном цехе бригада Коничевой решила работать полтора дня в месяц на сэкономленном сырье. Худо-бедно, а это дополнительно пять тонн шелка. В цехе подшучивали: «Красиво поете…» В конце месяца подсчитали — бригада выдала пять тонн и еще вдобавок шестьсот килограммов. На цеховом собрании Клава Коничева вышла и начала говорить, чуть пошаливая глазами: «Пять тонн, бабоньки, уже мало! Можно все восемь. — Повела головой, кого-то отыскивая. Нашла и выкрикнула: — Слышишь, Солодовникова? Не ты ли по два раза на день подходила ко мне с усмешечкой: «Не забудь, бригадирша, пять тонн обещала…» На тебе, получай пять шестьсот!» — «Не бахвалься! — отозвалась Солодовникова. — У других не хуже будет». — «Никак у тебя?» — прогромыхал в ответ дружный хохот: в цехе знали, что Солодовникова довольно часто мотает шелк не так, как положено — в две нити. Кто-то из девчат крикнул: «С твоими привычками в коммунизм ходу нет». — «А куда ж меня тогда?» Снова раскатистый смех.

…Когда Колосов назвал кандидата на место Шеляденко, Папуша удивленно переспросил:

— Кого? Кого ты наметил?

— Вишню.

— А что это за ягода? Мужик или баба?

Груздев при встрече в Москве мигом узнал в инженере Вишне бывшую фильерщицу. А Папуша не первый год видит ее в прядильном, пожимая ее руку, расплывается в улыбке, а фамилии — фамилии не помнит.

Если бы Папуша заглянул в трудовую книжку Шеляденко, сразу бы уразумел, почему тот согласился идти на стройку вепрона. Мог бы уточнить, например, что Степан Петрович из числа тех, кто закладывал первые кирпичи в ныне действующие корпуса вискозного производства. Это он перестраивал под цехи солдатские казармы. Это он рыл котлованы, готовил бетон в те годы, когда не водилось ни башенных кранов, ни экскаваторов, ни отбойных молотков. В то время монтаж агрегатов вели иностранцы. Своих спецов-химиков было мало. Во главе цехов ставили людей подобных Шеляденко: теоретических знаний шиш, зато — рабочая сметка. Это он пустил первую прядильную машину и стал свидетелем рождения пробной партии искусственного шелка. С той поры в Степане Петровиче умер каменщик, но родился химик… Вот почему и теперь Шеляденко все-таки решился оставить свой цех: хотелось приглядеться к тому новому, что сулил вепрон. Никакие учебники не позволят узнать технику так, как непосредственное знакомство с ней на месте.

Вместо Шеляденко в прядильный назначили Вишню. Она согласилась при одном условии: временно и ненадолго.

— Временно, временно, — успокоил ее Николай.

Как и прежде, Степан Петрович появлялся на работе очень рано. Но шел не через проходную, а сквозь калитку, прорезанную в высоком деревянном заборе, ограждавшем строительную площадку.

Первое, против чего он ополчился, — это страшная захламленность: ломаные бетонные кольца для подземных прокладок, груды кирпича-половняка, кучи стружек, шлака. Пока еще снег прикрывал — куда ни шло. А подоспела весна, снег стаял, и все выперло наружу.

— Так, голуба, дальше не пидэ, — теребил Шеляденко начальника строительного участка. — Звони в свой трест. Требуй машины.

— Не горит. Успеется, — с неохотой ронял тот слова, точно за каждое платил из собственного кармана.

— Звони, звони! — стоял на своем Шеляденко. — А то в газэту напышу: пидишлють сюды корреспондэнта, запрыгаешь.

Угроза подействовала: начальник участка стал медленно набирать на телефонном диске нужный помер. Сначала пошутил с какой-то «милочкой», потом попросил ее срочно соединить с Петром Никитичем. Того на месте не оказалось. Тогда сказал, что желает говорить с Иваном Федоровичем. И этого не было.

— Нет так нет, — все так же безмятежно произнес в трубку. — В другой раз позвоню, — и нажал рукой на рычаг.

«Другой раз» наступил на следующий день. И опять-таки под нажимом Шеляденко. Петр Никитич оказался на месте. Шеляденко не слышал, что говорилось на другом конце провода, но определенно начальник участка выслушивал нотации вышестоящих:

— Есть, Петр Никитич. Куда перебросить? Понятно! Отправим. — Прижимал мембрану к уху, а там, где-то далеко, трубку уже повесили.

— Так що вин, дае машину? — спросил Шеляденко.

— Дудки тебе «дае». Я ему про машину, а он — насчет компрессора. Не в духе сегодня.

— Хто? Компрэссор?

— Не компрессор, а Петр Никитич…

Но вдруг начальник участка заворковал:

— Будь другом, Степан Петрович, почему бы тебе не подсобить нам транспортом? Мусора тут…

— Сами копылы усю зиму, сами и очищайтэсь, — отрезал Шеляденко, показав ему спину. — Нэ дасть машину Папуша. И прав будэ.

Прошло еще три дня — на площадке без перемен. У торцовой части корпуса Б-2 после перекладки стены выросла еще одна груда строительных отходов.

Шеляденко пришел к Николаю:

— Нажми и ты.

— Дай им сроку неделю: не приберутся — вытащим в горком.

Шеляденко акклиматизировался быстро. Вникал во все мелочи, все схватывал на лету, не давал спокойно жить строителям, поторапливал монтажников. До всего ему было дело. И как-то само собой получилось, что и те, и другие привыкли к его придирчивости и даже к слову «голуба».

Никак не мог Степан Петрович примириться с громоздкой системой трудовых отношений, которые существовали на площадке. Сложное дело — создавать современный химический завод. Немыслимое без участия десяти, а то и пятнадцати различных организаций. Строительные работы ведет один трест, отделочные — другой, электропроводку — третий, теплофикацию — четвертый, холодильные агрегаты устанавливает пятый… Все это называется специализацией. По идее, возможно, и правильно, но что толку, если между ними неразбериха?

Обратился по этому поводу к главному инженеру.

— Вот как поступай, — посоветовал Николай, — от каждого подрядчика требуй графики. И подпись под ними. На словах иной три короба наобещает, а вот если свою фамилию проставит — дело другое. Заставляй побольше расписываться.