Разговор происходил в присутствии командира сторожевика «Гроза» капитана третьего ранга Басова. Донесение, переданное мне из Коргаевой Салмы, я взял на заметку. Как тебе известно, Сергей Владимирович, за последнее время вблизи нашей границы поселилось немало «отставных» американских офицеров. Что-то уж очень им полюбились северные фьорды Норвегии и суровая природа Заполярья.

Раздольный молча делал пометки.

— Факт второй, — продолжал Крамаренко. — Ты знаешь, Сергей Владимирович, о моих дружеских отношениях с капитаном дальнего плавания Чугуновым. Шесть дней назад Чугунов вернулся из заграничного плавания, он ходил за окуневым филе на Варде. В перерыве между двумя партиями в шахматы, за стаканом чая…

— Наверное, с ромом? — засмеялся Раздольный.

— Какой же капитан дальнего плавания не привезет ямайского зелья?! — в тон ему ответил Крамаренко. — Так вот, Чугунов рассказал интересную историю. Приняли они груз в порту Нурвоген. Взяли на борт лоцмана. Получили «добро» на выход и отдали концы. Прошли западный огонь и отмели Свине, уже миновали скалы Тофтешитана, когда из маленького фьорда в полумиле южнее мыса Хассельнесет вышел мотобот «Бенони». Если судить по обводам, рангоуту и надстройкам, говорит Чугунов, суденышко мореходное. На грот-мачте «Бенони» имеются радиолокационные антенны. Окрашен он шаровой краской, словно сторожевой катер. «Бенони» обошел наш рефрижератор с правого борта, обрезал нос и перешел на левый борт. На верхней палубе катера какой-то тип разглядывал наше судно в бинокль, другой в это время щелкал фотокамерой. Норвежский лоцман, который шел на рефрижераторе, оказался человеком с юмором. Заметив, что Чугунов заинтересовался мотоботом, он пояснил: «Построена эта посудина в Западной Германии, приписана к Норвежскому порту, а хозяин — американец. Не поймешь, что это такое — сто пятьдесят тонн водоизмещением, оснастка промысловая, а каюты, как на прогулочной яхте, и ход двадцать узлов». — «Тот, кто с биноклем, хозяин?» — спросил Чугунов. Лоцман охотно ответил: «Бывший офицер американского флота. Получил наследство, демобилизовался, купил в Хассельнесет дачу, построил в фьорде дебаркадер и привел из Киля этот мотобот».

— Очень любопытно, — заметил Раздольный.

— И наконец, третий факт. Сегодня получено в восемь часов утра, прошу ознакомиться, — сказал Крамаренко, положив на стол донесение.

Полковник внимательно прочитал радиограмму и коротко спросил:

— Твои выводы?

— Прежде чем перейти к выводам, я хочу обратить твое внимание на еще одно обстоятельство: норвежский лоцман сказал Чугунову, что «Бенони» приведен из Киля. Если ты помнишь, «Ганс Вессель» тоже брал груз по фрахту в Киле. Нет ли взаимосвязи между «Бенони» и Непринцевым, которого Шлихт рассчитывал высадить на побережье залива?

— Предположим…

— Если такая связь есть, то «Бенони» непременно пойдет в залив Трегубый.

— Зачем?

— Для того чтобы в третий раз попытаться осуществить высадку агента, быть может, того самого Лемо, о котором упоминал Непринцев.

— Что предлагаешь? — спросил Раздольный.

— В случае если «Бенони» войдет в нашу двенадцатимильную зону, задержать его и попытаться выяснить, что ему там надо.

Раздольный снял трубку телефона и, позвонив в буфет, заказал завтрак на двоих.

— Я уже завтракал, — заметил Крамаренко.

— А меня вытащил из дому натощак. Выпьешь, Остап Максимович, стаканчик чаю еще, — сказал Раздольный и, потянувшись, прошелся по комнате. Высокий, грузный, он долго шагал из конца в конец кабинета.

Вошла буфетчица и поставила на стол поднос с чаем и бутербродами.

— Прошу! — пригласил Раздольный полковника. — Не отрицаю, факты интересные и выводы правильные, — говорил он, неторопливо прихлебывая чай. — Этой осенью в районе от Новой Земли до Карского моря намечаются военные учения Северного флота с применением новых видов оружия, в том числе и ракетного. Мы это ни от кого не скрываем. С целью обеспечения безопасного плавания судов об этом широко объявлено во всех газетах. Думаю, что повышенным интересом к учению и объясняется то «оживление», которое мы замечаем на границе. — Раздольный взял второй стакан чаю. — Только предположение твое, Остап Максимович, считаю неверным. — Покончив с бутербродами и чаем, он спохватился: — Кажется, я прихватил и твой стакан чаю?

— Я уже завтракал, — успокоил его Крамаренко.

— Посуди сам, Остап Максимович, положим, мы задерживаем «Бенони» в заливе Трегубом. А основание?

— Заход в наши территориальные воды…

— Этот господин Ротшильд, как его назвал Иенсен, скажет: «Простите, сбился с курса». В лучшем случае мы получим с него штраф, и он покажет нам корму. Рыбу он в наших водах не ловил. Ничего предосудительного на мотоботе не замечено…

— Но надо же убедительно ответить на вопрос, что делал он в наших водах?

— «Ничего, — скажет он. — Я богатый человек, в прошлом моряк, и решил прогуляться на своем мотоботе в свежую погоду…» — «На море шторм, а не свежая погода. Восемь баллов!» — «Люблю сильные ощущения!»

— Ну, знаете…

— Знаю, Остап Максимович, еще как знаю! Иной раз уверен: жулик! А не пойман — не вор. Еще сам перед ним извинишься: простите, мол, обознался. Если мы задержим этого «Бенони», сами же попадем в глупое положение. Что им нужно в заливе? Ответить на этот вопрос, мне кажется, можно только одним путем…

— Каким? — спросил Крамаренко.

— Есть у меня одно предположение, но… Надо прежде доложить начальству, — и, сняв трубку телефона, он набрал номер: — Товарищ генерал? Докладывает полковник Раздольный. Прошу принять меня и начальника пограничного отряда полковника Крамаренко.

В десять часов утра, когда за кормой «Вьюги» остался мыс Галерный и до районного центра Северного было не больше часа хода, на мостик поднялся озабоченный капитан-лейтенант Футоров.

— Не хочет Радова идти в Северное. Просит доставить ее обратно домой, на заставу. Так и сказала: «Хочу домой», — доложил он командиру.

— Да-а, суровый, а все-таки дом, — не отрываясь от пеленгатора, заметил Девятов.

— Запросите штаб, — приказал командир и перевел ручку машинного телеграфа на «Малый».

В ответ из штаба радировали:

«ВЫСАДИТЬ РАДОВУ В ЧЕВРУЕ. РАЙОНЕ МЫСА КРУТОГО ЛЕЧЬ В ДРЕЙФ, ЖДАТЬ УКАЗАНИЙ».

Разворот на шквальном ветру занял все внимание командира. Когда корабль лег на новый курс, Поливанов еще раз перечитал радиограмму. Подумав, он вызвал на мостик командиров боевых частей и дал указание тщательно проверить оружие и материальную часть корабля.

На траверзе мыса Серого было получено новое указание штаба:

«ЕСЛИ САМОЧУВСТВИЕ РАДОВОИ ХОРОШЕЕ, ВЫСАДИТЕ ТИМОФЕЕВКЕ. ПРИМИТЕ НА БОРТ КАПИТАНА КЛЕБАНОВА, ЛЕЙТЕНАНТА АВВАКУМОВА, ЗАЙМИТЕ ПОЗИЦИЮ РАЙОНЕ МЫСА КРУТОГО. ИСПОЛНЕНИЕ ДОЛОЖИТЬ».

Большой личный опыт и знание обстановки на границе подсказывали Поливанову, что ему и его экипажу предстоит серьезное испытание. Возникло знакомое чувство внутренней мобилизации, той настороженной собранности, которая обычно приходит к человеку в ожидании неизбежной и неизвестной опасности.

Чтобы выиграть время, якорь не отдавали.

Женщину с ребенком на руках посадили в шлюпку, еще стоящую на кильблоках, и тщательно укутали в плащ-палатку.

Матросы работали без суеты, быстро и точно. Расставаясь с полюбившейся всем женщиной, каждый из них испытывал чувство сожаления. В однообразие их трудной и суровой службы Аннушка неожиданно внесла то светлое ощущение тепла и радости, которое всегда и везде приносит с собой женщина.

В то время как шлюпка, уже поднятая на талях, была готова к спуску, на рострах появился кок и передал женщине термос.

— Конечно, — все более смущаясь, сказал он. — Это какао на сгущенном молоке, но… Очень сыро, Аннушка…