— О, — неожиданно улыбнулся сосед, — настоящая школа для журналиста. Только в таких маленьких редакциях на больших заводах и можно найти свое творческое лицо и накопить опыт для будущей работы в крупных газетах. Правильно делаете, молодой человек. Поверьте слову старого газетного работника.

— Вы тоже журналист?

— Был. Сейчас сердце не позволяет мотаться по командировкам, объектам. Был не последним фотокорреспондентом в Сибири. Впрочем, что же это мы не познакомились. Родлинский Аркадий Владиславович.

— Юрий Николаевич Веселов.

— Очень приятно. Да, бывало, мои этюды и фотоочерки печатались в крупных журналах, не только в газетах. А сейчас я просто фотограф. Знаете, Подгорная улица, ателье «Артистическое»? Кроме того, веду фотокружок в Доме офицеров флота. А все из-за сердца — пошаливает проклятое.

С завидным для сердечника аппетитом Родлинский отрезал ломтик за ломтиком от сочного, чуть красноватого в середине бифштекса, обильно приправлял его горчицей, слегка посыпал красным перцем, рассматривал долю секунды и, блаженно щурясь, отправлял в рот. За мясом следовали стружки жаренного в масле картофеля и розоватый прозрачный лук. Каждый кусок бифштекса был как бы самостоятельным эпизодом в жизни Родлинского, и все эпизоды завершались добрым глотком коньяка.

Юрочка, только что окончивший есть бездарный шницель, несколько минут крепился, потом не выдержал и подозвал официантку.

— Лидочка, мне, пожалуйста, кофе с коньяком. Коньяк двойной. А компот не надо, — скороговоркой добавил он вполголоса.

Через несколько минут недавние соседи уже выпили за прошлое и будущее советской журналистики, за рост молодых талантов, которые идут в литературу из гущи жизни, и за многое другое, не менее приятно щекотавшее Юрочкино самолюбие. А еще через полчаса непривыкший к коньяку сотрудник заводской многотиражки доверительно излагал Родлинскому свои взгляды на стиль работы редактора, который «не пропускает е-его статьи в по-полосу».

— Юноша, с какой стати редактор будет тратить на вас свой гонорарный фонд? Ведь он у вас невелик. Какой тираж?

— Две тысячи.

— Ну вот, видите, — подытожил Родлинский, хотя размер тиража никакого отношения к сумме гонорара не имел. — Учитесь смотреть жизнь, как негатив. Можете записать для вашей первой книги, Юрий Николаевич.

Юрочка яростно закивал. Онемевшие губы его не слушались, говорить по пустякам он не решался. Мысли, как муравьи, расползались в разные стороны.

Разговор, вернее монолог Родлинского, вернулся к фотографии.

— Да, установить экспозицию по экспонометру, навести на резкость и даже выбрать кадр сумеет всякий. Искусство фотографа начинается в лаборатории. При определенном умении можно «вытянуть» почти, любой негатив, главное — подобрать проявитель. Вы где химикалии покупаете?

— Я готовыми работаю.

— Молодой человек, вы шутите! И вам не стыдно признаться в этом?

Юрочке вдруг действительно стало стыдно.

— Работать готовым проявителем! Да это простительно только безнадежному дилетанту. А вы должны стать настоящим профессионалом, — и Родлинский разразился длинной тирадой о нетерпимости дилетантизма в искусстве.

Все это время Юрочка мысленно пытался найти подходящее оправдание. Уловив момент, он прошептал:

— У меня тесно…

— Тесно? Чепуха, Юрий Николаевич. Если вы не возражаете, я могу помочь вам организовать великолепную походную фотолабораторию из подручных средств. Да что говорить! Мы можем прямо сейчас этим заняться, если, конечно, вам удобно.

— И-идем… — решительно заявил Юрочка и резко поднялся. Родлинский поплыл куда-то в сторону и вниз. Стул с грохотом опрокинулся.

— Что вы, тише, тише, на нас смотрят, — испуганно зашептал фотограф. — Садитесь, ведь нужно иногда и расплачиваться.

— Да-да, сейчас. — Юрочка не сел. — Л-Лидочка, щтет!

— Да вы садитесь, жуир, — почти со злобой проговорил Родлинский. — Не устраивайте демонстрацию, это портит репутацию журналиста.

Юрочка радостно засмеялся: «демонстрация портит репутацию!» Здорово…

— Меня здесь знают… — добавил он без всякой связи.

Наконец подошла официантка со счетом. Юный журналист мельком взглянул на внушительную цифру, значительно превышающую его дневной бюджет, и небрежно бросил на стол сторублевку.

— Идем.

Родлинский взял своего молодого друга под руку, и они вышли на залитую багровеющим вечерним солнцем улицу.

Дома Юрочка разложил перед спокойно курившим фотографом пачки любительских снимков. Лениво просмотрев несколько штук, Родлинский вдруг оживился…

Прошло несколько дней. Волнение, поднятое на сейсмической станции далеким «Ураганом», постепенно улеглось. Профессор Вяльцев регулярно навещал Рочева в госпитале и с увлечением спорил с ним по отдельным положениям диссертации. Остальные сотрудники занимались своими обычными делами. Не было на станции только дяди Вани. Вахтер частенько жаловался на усталость, и профессор Вяльцев, сводив его к знакомому врачу, устроил старика в городскую больницу. Говорили, что там ему выделили отдельную палату и тщательно исследуют… Словом, о странной ночи почти все позабыли.

Не забыл только майор Страхов. Изолировав с помощью профессора и врачей вахтера, он все внимание группы направил на посетителей и заказчиков Солдатова. Под особое наблюдение был взят шофер такси Маневич.

В дверь кабинета постучали.

— Разрешите, товарищ майор?

— Входите, Марченко. Садитесь.

Майор Страхов устало откинулся на спинку стула. Лейтенант подошел к столу, минуту поколебался и сел в глубокое кресло.

В кабинете майора был только один жесткий высокий стул, на котором сидел сам хозяин. Вся остальная мебель — мягкие низкие кресла и диван — была подобрана так, чтобы хоть у себя за столом майор, человек маленького роста, мог говорить с людьми, не задирая голову. Правду говоря, Марченко не догадывался о невинной хитрости своего начальника. В каком бы положении они ни разговаривали — стоя или сидя, Петр всегда ощущал себя мальчишкой. Ну, чуть старше, чем в школе с учителем.

— Что нового? Докладывайте.

— Наблюдение за шофером такси Маневичем установлено. Старый холостяк. Выпивает умеренно. Любит читать, читает все подряд. Удалось установить, что у Солдатова чинил обувь не первый раз. Подозрительных знакомых нет, есть приятели с автобазы, но ни с кем из них регулярно не встречается.

— Какие же выводы?

— Капитан считает, что Маневич может встречаться с напарником в такси, во время работы.

— А вы что думаете?

— Я с ним согласен.

— Что предприняли?

— Регистрируем всех пассажиров такси 47–12. Любимая стоянка Маневича — площадь Морзавода.

— Интересно.

— Пока был только один повторный пассажир — фотограф Родлинский.

— Что он из себя представляет?

— Мы запрашивали его личное дело. Биография безупречная… Кроме того, ведет фотокружок в Доме офицеров флота.

— Интересный способ проверки. А какой шпион будет писать в биографии, что он шпион? Я не хочу сказать, что Родлинский враг, меня немного удивил сам принцип. С одной стороны, повторная поездка и работа в Доме флота наводит на некоторые подозрения. С другой стороны, в городе не так много машин, ездит он как фотограф часто… Надо проверить, пользуется ли он другими такси.

— Правильно, товарищ майор.

— Одобряете?

— Так точно.

— Эх, Марченко, с капитаном вы согласны, со мной согласны, а когда же нам придется согласиться с вами? Что еще?

— Все.

— Можете идти. Передайте капитану мои соображения. Перед отъездом я с ним поговорю подробнее.

Когда за лейтенантом закрылась дверь, Страхов встал и подошел к окну. Море чуть дымилось и сливалось на горизонте с тяжелым, сумрачным небом. По зеркальной поверхности, как мускулы под лоснящейся кожей породистого скакуна, проходили усталые, пологие волны, только у берега они неожиданно вздыбливались белыми гребнями. Левее начиналась бухта. Голубоватая радужная пленка нефти и мазута, казалось, сковывала вольный разбег волны; у бортов океанских громад, томящихся у причалов, вода была подернута мелкой рябью. Портовый катер изредка вспарывал маслянистую поверхность бухты.