— Та мы зараз подрастем, товарищ старшина. Были б только харчи хороши да нарядов поменьше. А так мы быстро…

Старшина досадливо передернул плечами, промолчал.

— Перестань клоуна корчить, Почуйко, — сердито сказал Аркадий. — Не смешно.

— А ты не смейся, — не смутился Почуйко. — Ты дуйся больше, может, на сержанта выдуешься.

— Знаешь, не болтай, — угрожающе сказал Сенников.

— Ох, спужался. Ты думаешь, как ты с Москвы, а я с Кубани, так ты уже и кум королю? Це дило ще трэба розжуваты.

Тяжело дыша, Пряхин смотрел на бойцов и с горечью думал о том, что возни с этими, в сущности, совсем незнакомыми ему молодыми солдатами будет очень много. Он резко взмахнул рукой:

— Прекратите разговорчики!

Молчаливый ездовой хлестнул лошадь длинным гибким хлыстом. Двуколка перевалила водораздел.

За перевалом дорога пошла под уклон. Коренастый, с круглым загорелым лицом Андрей Почуйко без напоминания подложил под колеса горный тормоз, подозвал Губкина, и они пошли рядом, слева от лошади.

Разноцветными яркими пятнами увядающей листвы горели колки лиственных деревьев, Темно-зелеными островками плыли в мареве струящихся испарений заросли сосен, лиственниц и елей. На голову выше всех, отсвечивая на солнце темной бронзой стволов, стояли кедры и тополя.

— А ведь то верно говорили — красиво здесь! Просторно, — милостиво, словно соглашаясь с кем-то после долгого спора, сказал Почуйко. — Правда, в степу просторнийше, но и тут дуже хорошо.

Не то что горы и степи, а даже чистенькие, насквозь исхоженные дачниками подмосковные леса были для Саши Губкина не слишком близкими знакомыми. Он бывал в них только осенью, когда с матерью и сестренками ездил за грибами. И все-таки уверенно ответил:

— Не-ет, Андрей, здесь все равно красивей, — и сейчас же смущенно поправился: — Хотя и степь, возможно… Я у Чехова читал…

Они замолчали. Ездовой причмокнул, для порядка подстегнул лошадь хлыстом и закурил. Андрей немедленно пристроился к нему, занял табачку. Губкин, стараясь дышать глубже, полной грудью, вглядывался в медленно разворачивающиеся бока дальних сопок и склонов главного хребта, в путаницу долин и распадков, в которых поблескивали на солнце горные речушки, и даже в голубеющее небо. Но в нем не было ничего, кроме тоненького сизого дымка. Он тянулся от подножия пологой сопки — ровный, несгибающийся. Губкин вздохнул, завидуя тем, кто сидит сейчас у костра. Наверное, это бывалые таежники, может быть, охотники или искатели женьшеня. Нагорная тайга знакома им до последнего дерева, и они не видят в ней ничего таинственного и жутковатого. Просто — это место их интересной работы. А ему еще предстоит с ней знакомиться, и сойдутся ли они характерами — еще не известно.

— Где же мы жить будем, товарищ старшина? — спросил Аркадий Сенников, шагающий справа от двуколки и поэтому невидимый Губкину. — Неужели на такой высоте?

Сенников говорил спокойно, но в его голосе едва заметно пробивались капризные нотки.

— Нет, пониже.

— Но все-таки не в долине?

— Скоро увидите.

— Я почему спрашиваю, товарищ старшина… — все так же капризно тянул Аркадий. — Ведь здесь зимой ветры, говорят, бешеные. И если мы будем на высоте, то…

Пряхин отвечал неохотно, отрывисто, поводя натруженными плечами, и казалось, что он сердится:

— Ничего… Место нам определено на южных скатах. А ветры здесь северные… преимущественно. Понятно? От восточных нас прикроет главный хребет.

— Боюсь, что на таком взлобке все ветры будут… преимущественные, — уже сердито отрубил Сенников и засвистел.

«Почему он такой уверенный в себе? — подумал Губкин. — Всегда скажет последнее слово, всегда сделает все по-своему. И за себя постоять умеет. А я обязательно застесняюсь или струшу. И в школе я какой-то не такой был… Даже в футбол не играл. — Саша вздохнул и опять взглянул на сизый дымок, который так же ровно тянулся вверх. — Вот ведь живут люди в настоящей тайге и ничего не боятся, а мне, когда назначили идти на пост, стало страшно. А почему? Ведь я же ничего еще не знал, а все равно сердце сжалось. А здесь красиво».

Шуршала опадающая листва, всхрапывала лошадь, мягко поскрипывала двуколка.

— Принять вправо! — крикнул Пряхин.

Ездовой натянул вожжи, лошадь покорно повернула вправо. Неподалеку, карабкаясь на склоны сопок и пропадая в просеках, побежала шеренга ослепительно-желтых, новеньких телеграфных столбов.

— Нажимай! — веселея, крикнул Пряхин.

Лошадь, почуяв под ногами старую хрящеватую дорогу, рванулась вперед, и Андрей Почуйко, крикнув: «Тю, скаженная!» — снял горный тормоз. Двуколка весело затарахтела по корневищам и камням.

Минут через двадцать дорога вышла на порубку. Наверно, все эти новенькие телеграфные столбы, что так резво взбирались на склоны сопок, росли когда-то на этой порубке. На ее краю стоял особенно толстый, усиленный подпоркой столб. С него свешивался парный провод с закрученными в кольцо концами. Неподалеку от столба был вход в землянку. Стекла ее окна ослепительно отсвечивали на солнце, и оттого землянка казалась веселой и доброй, словно соскучившейся по жильцам. С другой стороны столба чернел закопченный очаг с двумя рогульками, лежал патронный ящик с бурыми мазками крови на боках. Вокруг большого плоского камня стояли обрубки бревен. Видно, камень служил строителям линии столом, а обрубки бревен — стульями.

— Сто-ой! — все так же весело крикнул Пряхин.

Солдаты остановились, молча огляделись.

Метрах в ста от стоявшей на пологом гравийном склоне землянки неслась горная речушка. Над ней, провисая почти до самой воды, вытянулся узенький мостик с матово поблескивающими на солнце, точно лакированными, перильцами. За рекой тянулась лесистая долина, а дальше поднимались отроги главного хребта. Вправо нахохлилась пнями порубка, за ней вставала золотисто-зеленая стена леса. Влево кустарник, потом почти голые, крутые горные склоны. В расселине между ними неслась тугая, резко сузившаяся здесь, глухо ворчащая река. За расселиной она в пене и солнечных бликах вырывалась в долину и разливалась свободно и лениво. За этой долиной поднимались новые разноцветные сопки.

Губкин посмотрел на них с тревогой — тоненького, как тростинка, дымка над этими дальними сопками уже не было.

— Странно… — задумчиво сказал он.

— Не странно, а скучно, — процедил Сенников и отвернулся.

— Что странно? — переспросил Почуйко.

— Да вот, понимаешь, над той сопкой был дымок, а сейчас пропал.

— А что же это я не бачив дымка…

— Ему померещилось, — через плечо бросил Сенников.

— В самом деле, какой дымок? — вмешался Пряхин. — Где?

— Вон там, товарищ старшина, — показал Губкин, — тоненький такой. Вы его заметить не могли — он от вас двуколкой был загорожен. А я смотрел и думал.

Сенников сердито шепнул Почуйко:

— И чего, дурак, болтает… Старшина потом выяснять погонит — не нарадуешься. — И уже совсем другим тоном уверенно произнес: — Да не было там никакого дымка, ему просто померещилось. Вон и Почуйко ничего не видел.

— Вас не спрашивают, Сенников. Помолчите! — остановил его Пряхин. — Так вы точно видели дымок, Губкин?

Губкину почему-то стало стыдно, будто его уличили во лжи.

— Да… точно, товарищ старшина. Видел я дымок, — он помолчал и робко добавил: — Ну не мог же я ошибиться…

«Вот и начинается возня с этими неоперившимися птенцами», — поморщился Пряхин. — Послушайте, товарищ Губкин, ведь вы же солдат. Вы должны уметь отвечать командиру точно и ясно. Понятно? — терпеливо объяснял он, и в его серых, глубоко сидящих глазах мелькнула усталость. — Ведь от вашего ответа может зависеть командирское решение, а значит, и ваша судьба. А вы и доложить забыли и сейчас путаетесь. Понятно? Отвечайте точно — был дымок или не был?

— Да… Был как будто дымок… — Саша краснел все сильней и сильней. Руки почему-то мешали ему, он начал теребить подол гимнастерки. — Видел я дымок. А вот куда он делся…