— Сашенька, дорогой! Скажи, мне что-нибудь есть?

— А как же, этот вещевой мешок весь твой.

— А мне?

— Тебе завязки от мешка.

— На фамилию Гришкина... не помнишь?

— А как же, помню: голубой конверт и поцелуй вместо марки!

— Ну, не терзай душу! — начинали злиться матросы. — Говори правду.

— Правду-то я, братишки, в мешок запрятал! Вот приду в землянку, развяжу мешок — и сразу узнаете ее, матушку!

В землянке второго взвода снова стало тесно и жарко от горячего нетерпеливого дыхания разведчиков.

Письмоносец, не торопясь, почесал щегольские бачки, снял из-за спины мешок, с трудом сдерживая улыбку, поставил его около себя на стол, медленно развязал, минуту порылся в нем и уже серьезно сказал:

— Писем сегодня нет, одни газеты.

Все сразу притихли, помрачнели, а некоторые стали разочарованно выходить из землянки.

— Есть только одно! — разыскивая кого-то глазами, загадочно сообщил почтальон.

Матросы снова сгрудились около письмоносца.

— Кому же? Кому? — раздались торопливые голоса.

— Федору Егорову! — сообщил письмоносец, подняв над головой письмо.

Матросы удивленно притихли.

— Федя, тебе! — ласково позвал друга Ерохин.

— Бросьте шутить!—сердито поднялся Егоров.

Пальцы Сибиряка вдруг весело ударили плясовую.

Гитару поддержала взводная гармошка, круг расширился.

— Э! Ды... тут фотография! — радостно крикнул Камушко и протянул Егорову письмо.

Ощутив в руках конверт, Егоров преобразился. Мрачные глаза его заискрились, а ноги сами пошли в пляс.

— Эй, шире круг! — и, несмотря на свою нескладную фигуру, стремительно и легко перебирая ногами, он вихрем закружился по кругу.

— Огня больше! — вызывающе вывернул он коленце перед музыкантами. — Пальцами работай! — и пустился вприсядку.

— Вот это Федя!

— А говорили — молчун!

— Да такой всех плясунов перепляшет!

Матросы смеялись, аплодировали, притопывали ногами, все радовались счастью товарища.

— Ну, довольно! — неодобрительно сказал Ерохин. — Ты пляшешь, а тут, может... Читай скорее.

Егоров остановился, потом отошел в угол, распечатал письмо. В конверте была фотография. Федор не сразу решился вытащить ее.

«А вдруг не она!» — Он вынул фотографию и преобразился: стал красивее, стройнее, шире в плечах, а глаза — будто впервые засиявшее солнышко после долгой полярной ночи. С фотографии смотрело на Егорова нежно улыбающееся дорогое лицо.

Музыка оборвалась.

— Покажи, Федя! — первым нарушил молчание Камушко. — Дай глянуть.

— Мы же тебе показывали! — плотнее обступили Егорова разведчики.

Егоров весело посмотрел на товарищей.

— Если уж так хочется посмотреть — пляшите!— задорно бросил он.

Музыканты будто этого и ждали. Они сразу заиграли плясовую. Круг сам собой раздался. И первым, жарко, будто пулеметной очередью, взвихрил по земляному полу Ерохин, за ним — Амас, «огонь кавказский», как звали его матросы. Потом взводный философ Арбузов. И пошли, и пошли. От топота ног гулко сотрясался над головой тяжелый накат и дрожали каменные стены. Плясали все разведчики.

— Милок, готовь обещанное! — крикнул раскрасневшийся Арбузов. — Всем показывай! — промчался он вокруг Егорова.

Но Егоров что-то озабоченно искал. Он еще раз заглянул в конверт, там ничего не было. «Странно, а где же письмо?» — и, случайно глянув на пол, он увидел лежавший у ног, выпавший из конверта маленький листик бумаги. Егоров обрадованно схватил его, развернул, нетерпеливо пробежал по письму глазами — записка выпала из дрогнувших пальцев.

«Федя, твоя Наташа погибла от рук фашистских палачей. Мужайся. Встретимся — расскажу подробно. Твой друг Василий».

Прижав к лицу фотографию, Федор стоял, будто неживой. А разведчики продолжали плясать. Первым заметил горе на лице друга Сибиряк. Он отбросил в сторону гитару, схватил выпавшую из рук Федора записку.

— Что с тобой, Федя? — Прочитав записку, Семен помрачнел. — Прости нас... От чистого сердца хотели... — Он виновато смотрел на друга.— А оно вот как...

Гармоника, словно почувствовав неладное, замолкла. Разгоряченные ноги некоторых матросов еще по инерции продолжали выделывать замысловатые коленца. Но через минуту все остановились. В землянке воцарилась гнетущая тишина.

Сибиряк прочитал разведчикам коротенькое письмо, и они, окружив Егорова, виновато и сочувственно смотрели на него.

— Вы хотели ее посмотреть? — расправив плечи, спросил Егоров.— Смотрите! — Он поднял над головой фотографию.

Капитан Углов был не в духе. Он хмуро отвечал на приветствия матросов, отругал за непорядок в штабной землянке связного и приказал ему срочно разыскать старшину отряда. Никогда еще разведчики не видели таким своего командира. Ведь только вчера командующий лично вручил ему и многим разведчикам ордена. Радоваться надо, а он...

Однако никто не знал, что сегодня капитан получил от командующего взыскание. А случилось это так. Генерал с Угловым, пробираясь на командный пункт одного из батальонов, увидели группу матросов. Обмундирование на матросах было грязное, порванное, протертое на животах. Лица лохматились бородами.

— Кто это? — удивился генерал.

— Матросы...

— Ваши?

— Мои...— признался капитан и, помолчав, добавил: — Простите, товарищ генерал... Трудно. Каждый день тяжелые рейды в тыл врага... Кровавые стычки...

— А этот тоже ваш? — подошел Семин к опрятно одетому, подтянутому матросу.

— Мой. Старший матрос Ерохин.

— Вы товарищ Ерохин, часто совершаете рейды в тыл врага?

— Так точно, товарищ генерал!

— На животе ползаете?

— Каждый раз, товарищ генерал.

— Однако воинского вида вы не потеряли, матрос Ерохин. Молодец! — Генерал строго взглянул на Углова.— Это лейтенант Юрушкин помог ему сделаться таким! Кое-чему вам, капитан, не мешает поучиться у Юрушкина!

Последние слова генерала больше всего омрачили Углова.

В землянку вошел грузноватый, с обвислыми светлыми усами старшина отряда. Внешний вид старшины был не намного лучше, чем у разведчиков: порванная шапка-ушанка съехала на затылок, из-за воротника помятой гимнастерки выглядывал давно не стиранный подворотничок. «Каков поп, таков и приход»,— нахмурился Углов.

— Товарищ капитан! — мешая русский выговор с украинским, начал старшина.— Случилось лыхо!..

Углов насторожился.

Старшина переступил с ноги на ногу, виновато потупил глаза.

— Что же вы замолчали?

Набравшись храбрости, старшина продолжал:

— У солдат обнаружены...

— Вши?! — сердито перебил его Углов.

— Так точно, воны...

Капитан устало опустился на табурет. «Этого еще не хватало... Сначала у матроса неряшливый воинский вид, потом грязь, а затем и...» — Углов решительно поднялся и придирчиво осмотрел старшину.

— Садитесь, Галушко! — указав на табурет около стола, приказал Углов. Он принес воду, наточил бритву, и скоро нечесаные кудри старшины и его знаменитые усы валялись у ног капитана.

— Теперь снимайте гимнастерку!

— Що вы з мною робытэ!..— растерянно пролепетал старшина.

— Повторять приказание не буду.

Галушко торопливо снял гимнастерку. Углов на глазах опешившего старшины стал аккуратно пришивать к ней чистый подворотничок.

— Товарищ капитан!—взмолился Галушко.— Краше покарайтэ, посадите на губу... разжалуйте мене...

Но капитан молча продолжал шить.

На свежепобритой голове старшины блестели крупные капли пота, в глазах стояли слезы: старшине отряда командир пришивал подворотничок. Какое еще наказание могло сравняться с этим!

— Одевайтесь!

Капитан передал старшине гимнастерку.

Старшина быстро надел ее, подтянулся, и грузноватоеть его будто исчезла — на много лет, казалось, помолодел старшина.

— Орел! — любовался преобразившимся старшиной Углов.— Таким начальник должен появляться перед подчиненным всегда!