— Карлсон, — представился он. — Очень рад познакомиться, мистер Шотт. Страшно рад, что попал сюда. Говорят, это чудесный город, не правда ли?

Всю дорогу приезжий говорил без умолку. Он задавал Шотту десятки вопросов и, не дожидаясь ответа, продолжал говорить, говорить без конца. На секретаря Карлсон почти не обращал внимания, словно не замечал льстивых, угодливых взглядов, которые тот поминутно бросал на своего нового шефа.

Но лишь только за дипломатами захлопнулась дверь кабинета, Карлсон мгновенно преобразился. Исчезла сияющая улыбка, а взгляд стал жестким и колючим.

— Вы, вероятно, догадываетесь, Шотт, чем вызвана ваша отставка? — спросил Карлсон, — Да, да, я вижу, вы отлично понимаете, в чем дело. Так вот, я приехал, чтобы наладить ту самую работу, от которой вы столь легкомысленно отказались.

— Но, мистер Карлсон, я дипломат, а не шпион, — вспыхнул Шотт и, спохватившись, не сказал ли он лишнего, торопливо добавил: — Я, конечно, понимаю, что это нужно, может быть необходимо, но я, вероятно, слишком стар для такой работы.

— Вы правы, Шотт, вы и взгляды ваши на обязанности дипломата действительно устарели, — был ответ. — Мы с вами вряд ли поймем друг друга. Давайте лучше говорить по существу. У вас есть кто-нибудь на примете среди местных жителей?

— Нет, — холодно ответил Шотт.

— Жаль, а я на это рассчитывал. Наших людей здесь раз, два и обчелся. А какие у вас данные о судостроительном заводе?

— Никаких, — старик поджал губы. — Я им не интересовался…

— Так что же вы здесь делали? — возмутился Карлсон. — Думаю, что вас не погладят за это по головке. Не интересоваться таким заводом!

…В этот вечер Карлсон долго не мог уснуть. Покусывая кончик сигары, он медленно ходил по комнате и вспоминал последний разговор с адмиралом Майлсом, его фактическим начальником. Голос адмирала до сих пор рокотал в его ушах, но дружеские интонации шефа, казалось, уже не обещали быстрой карьеры и славы с ее постоянным спутником — счетом в банке.

«…Учтите, Карлсон, операцию “Ураган” вы должны провести во что бы то ни стало. Помните, вы обеспечиваете секретность маневров нашего флота там, на земле красных! Вы и только вы! Мои ученые точно подсчитали, что в других пунктах русские ни о чем не смогут догадаться… Ну, пожертвуйте в крайнем случае одним агентом, не мне вас учить. И беритесь двумя руками за “Дельфинов”…»

Консул усмехнулся. Операция «Дельфины» — очередной конек Майлса — казалась ему делом довольно бесперспективным. «Но, как говорят мои новые “друзья”, русские, — усмехнулся про себя Карлсон, — “хозяин есть барин”».

Он подошел к окну.

Дом консульства стоял на пригорке, и отсюда открывался вид на город, на изогнутую линию бухты. В темноте моря не было видно, оно лишь угадывалось в черном, без единого огонька пространстве. Зато город, раскинувшийся на холмах до горизонта, сверкал золотой россыпью огней. Он лежал перед Карлсоном спокойный, величавый, населенный тысячами и тысячами людей, каждый из которых был его заклятым врагом. Карлсону вдруг стало не по себе.

Один из огоньков, неожиданно встревоживших Карлсона, был светом настольной лампы, горевшей в кабинете здания областного управления Комитета Государственной безопасности.

За столом сидел невысокого роста человек с погонами майора на кителе. В коротко подстриженных волосах его блестели редкие ниточки седины; под густыми бровями прятались внимательные, спокойные глаза. Весь облик майора говорил о том, что он человек строгий и требовательный.

Вызванные им офицеры — пожилой с худощавым, чуть нервным лицом капитан Тимофеев, жизнерадостный двадцатичетырехлетний лейтенант Марченко и невозмутимый, неповоротливый на первый взгляд лейтенант Мамедалиев — сидели молча, тщетно пытаясь угадать, зачем созвал их в этот час майор Страхов. Они знали, что Страхов по праву считается одним из опытнейших офицеров управления, которому поручают наиболее сложные и ответственные дела.

— В соответствии с приказом командования, — начал майор, — все вы с сегодняшнего дня поступаете в мое распоряжение.

Страхов сообщил, что на днях радисты перехватили шифрованную радиограмму, и медленно прочитал короткий текст, только сегодня переданный ему:

«Морской орел вылетел. Вариант связи — четвертый. Готовьтесь операции “Ураган 30617”».

— К сожалению, товарищи, текст крайне скупой: маломощный передатчик работал на остро направленной волне, слышимость не должна превышать двухсот километров. По всей вероятности, радиограмма адресована кому-то в нашем городе. Что здесь может интересовать шпиона? Скорее всего Морзавод. Наша задача — добиться полной расшифровки радиограммы и ликвидировать шпионскую группу. Обнаружить врага до того, как он приступит к активным действиям, мы, располагая такими скудными данными, почти не можем. Но первые же его шаги мы должны засечь.

В тот самый момент, когда майор Страхов прощался с офицерами, консул Карлсон, бросив последний взгляд на залитый электрическим светом город, захлопнул окно, опустил тяжелые плюшевые шторы и, не гася лампочки, улегся в постель: темноты Карлсон не любил и всегда спал при свете…

Стоянку на Береговой площади, напротив главного выхода из Морского завода, шоферы такси считали не очень выгодной. Пассажиры, или, как их называли здесь, «клиенты», бывали только по субботам и воскресеньям, когда в город приезжали жители забухтенной стороны и рабочие угольной гавани. В машину тогда садились семьями, с патефоном, с многочисленными, иногда заманчиво позвякивающими свертками, ехали на двадцать пятый километр, а то и дальше. По воскресеньям шоферы план перевыполняли. Но в будни пассажиры встречались редко. Молодой инженер или рабочий, опаздывающий в театр, а может быть, и на свидание, солидные работники заводоуправления, решившие отметить досрочное завершение квартального отчета в бывшем ресторане «Версаль», который потом назвали «Норд», а еще позднее — «Север».

У каждого шофера есть излюбленная стоянка. И никто не удивлялся на автобазе, что Павел Григорьевич Маневич предпочитал ездить на Береговую и часами ждать там клиентов. До тех пор, пока план он выполнял, часовые простои такси 47–12 у ларька «Пиво — воды», против контрольно-пропускной будки Морского завода, никого не интересовали. Да и много ли пассажиров в этом городе?

Маневич сердито сплюнул на пыльный тротуар. Его волновали совсем иные мысли…

Родился Павел Маневич в маленьком городишке недалеко от Гродно. Просторный одноэтажный дом в густом саду рядом с костелом, пыльная площадь перед глухими воротами дома и полуразвалившаяся крепость налево от площади — вот, пожалуй, и все, что помнил он о родном городе. Он был самым маленьким в семье, нежданным, но любимым сыном.

Когда он родился, младшему из пяти его братьев было уже шестнадцать лет. В два месяца Павел стал дядькой и рос вместе с племянником. Случалось, что дяде попадало от племянника, и он жаловался бабушке, как все в доме привыкли называть мать. Отец, унылый чиновник городской управы, в дела семьи не вмешивался.

Помнил еще Маневич свадьбы по осени, вереницы празднично разукрашенных подвод, стекавшихся из окрестных деревень и наводнявших площадь перед костелом, торжественные хоры и пьяное веселье вечером в городской ресторации. Часто все это заканчивалось дракой «посполитых» с «москалями», и тогда бабушка закрывала глухие ворота, а старший брат, отец Павлова племяша, спускал собаку и становился у калитки с двустволкой — Маневичи были белорусами.

А потом началась мировая война. Городок оказался в прифронтовой полосе, и горячим пороховым ветром разметало семью Маневичей по всему свету. Что было дальше, он помнил плохо. Мать умерла от тифа, беженцы прихватили мальчишку с собой, вывезли в Россию, а в голодное время бросили на каком-то полустанке. Шел тысяча девятьсот семнадцатый год. Тут-то, казалось, и выйти ему на путь многих тысяч сирот, спасенных Советской властью, — детский дом, школа, рабфак… Но судьба, его проклятая судьба, сложилась иначе. Мальчишку взял в подпаски богатый кулак-хуторянин, и жил у него Павел в подклети в глухом Мещерском хуторке двенадцать лет. Стороной пронеслась буря войны, борьба за хлеб, начало коллективизации. Где-то, в десяти верстах, на селе батрацкая молодежь организовывала первую комсомольскую ячейку. А на хуторе поговаривали об отродье дьявола — рабочем-двадцатипятитысячнике из города, который мутит народ, подбивает устроить коммуну, где и жены и скотина — все будет общее. Хозяин иногда исчезал на несколько дней. За бесконечными делами Павел ничего этого не видел и мечтал только об одном — скопить денег и стать самостоятельным мужиком. В тысяча девятьсот двадцать девятом году его хозяина раскулачили, а Павел, впервые за двенадцать лет провалявшись без дела пять дней, надумал ехать в родной город.