— Добре, хлопче. Наказ твой будет исполнен, — торжественно и твердо сказал пожилой заключенный.

— Еще, товарищи, — сказал Овчаренко, — доведется если вам когда встретиться с Иваном Федоровичем Кудряшовым, так передайте ему, что Семен Овчаренко умер как партийный.

Хрустнул снег на крыльце под тяжелыми сапогами, щелкнул открываемый замок. В амбар вошли два гестаповца. Они Схватили Овчаренко за руки и потащили к двери.

— Прощайте, товарищи! — крикнул Семен. — Останетесь живы, — бейте их, гадов! Скоро вы все будете на воле!

Это были последние слова, которые слышали заключенные от Семена. Через несколько часов гестаповцы снова бросили Овчаренко в амбар, но в нем уже едва теплилась жизнь. Смыв кровь с лица Овчаренко и уложив его, заключенные с тревогой прислушивались к слабому биению сердца умирающего человека. Таким и увидел его вошедший в амбар Кудряшов с группой автоматчиков.

Посланный Кудряшовым десантник привел доктора. Осторожно подняв Овчаренко на руки, товарищи отнесли его в дом. Осмотрев рану на голове, Никитин хмуро сказал:

— Не знаю, каким чудом он еще жив. Ни одной кости целой нет, все перебиты.

Он осторожно взял руку сержанта и стал внимательно слушать его пульс. Все стояли молча, еще с какой-то надеждой глядя на доктора. А он, не выпуская руки Овчаренко, резко обернулся и коротко приказал:

— Камфару!

Варламов быстро вынул ампулу, наполнил шприц и подал доктору. Никитин впрыснул камфару, долго слушал пульс, потом вяло, машинально сунул шприц в карман и сел на услужливо пододвинутый ему стул. Он обхватил голову руками, и было видно, как тихо у него вздрагивают плечи.

— Что, Никитин? — шепотом спросил у него Кудряшов.

Не меняя позы и не поднимая головы, доктор дрогнувшим голосом ответил:

— Скончался.

Кудряшов снял шапку и подошел к Овчаренко. Осунувшееся лицо покойного было сурово и строго. Стоявшие посреди избы автоматчики и вошедшие сюда освобожденные из амбара люди молча обнажили головы.

— Прощай, дорогой друг, товарищ по оружию. Ты был верный и храбрый солдат. Советский народ будет вечно хранить светлую память о вас, отдавших свои молодые жизни за свободу и независимость Родины, — сказал Кудряшов. Встав на колено, он поцеловал Овчаренко в высокий чистый лоб. Вслед за ним подошли и стали прощаться со своим товарищем-любимцем, весельчаком Овчаренко и все его друзья — танкисты и десантники.

В результате нападения на Поповку наша группа уничтожила сорок шесть грузовых автомашин, пять легковых, два бронетранспортера, три танка, четырнадцать полевых орудий и девять зенитных. Кроме того, мы взорвали и сожгли два крупных бензохранилища, разгромили штаб дивизии, взяв много ценных документов и карт. В бою нами были убиты два гитлеровских генерала и истреблено до ста пятидесяти солдат и офицеров. Наша группа потеряла в этом бою одну самоходку, пятнадцать человек убитыми и тридцать пять человек получили ранения, причем шестеро из них — тяжелые.

Всех тяжело раненых по рекомендации Прокопенко разместили у местных жителей. Доктор снабдил население бинтами, лекарствами и разъяснил, как нужно ухаживать за больными. Легко раненые остались в строю.

На площади села было собрано все трофейное оружие. Часть его роздали жителям, а остальное забрали с собой, решив зарыть его где-нибудь в ближайшем лесу.

Покончив со всем этим, мы, не задерживаясь в Поповке, тронулись на Самгородок. В четвертом часу утра заметно стих ветер и пурга прекратилась. Сквозь разрывы туч, застилавших небо, тускло мерцали звезды. Отъехав от села на два километра, я остановил колонну. Документы, взятые в разгромленном штабе, сложили в два мешка. Найденов выделил четырех автоматчиков, которые немедленно должны были отправиться в путь и доставить их в штаб соединения. С ними мы отправили и Ваню Рыбалченко.

Самгородок — крупный населенный пункт. В нем насчитывается более десяти тысяч жителей. Здесь стоял большой гитлеровский гарнизон, вступать в бой с которым было рискованно. Поэтому, не доезжая до города пяти километров, наши танки свернули с хорошо наезженного пути на едва различимую, занесенную снегом полевую дорогу и пошли в направлении Винницы на Житомирское шоссе.

К шести часам утра мы подошли к полотну железной дороги Шепетовка — Умань. Выйдя на какой-то маленький разъезд, с четырьмя домиками вдоль полотна дороги, мы увидели, что пути были пусты.

На шум моторов из крайнего дома показался человек без шапки, с всклокоченными волосами.

Быстро окинув взглядом разворачивающиеся вдоль полотна дороги танки, он долго и удивленно всматривался в них, после чего юркнул в дом, но дверь за собой оставил открытой. Скоро он снова появился на пороге в наспех накинутой шинели, в галошах на босу ногу и побежал навстречу нашему танку. Вслед за ним выбежали еще двое мужчин.

Из другого дома выскочили три гитлеровца. Согнувшись, как будто это могло их спасти от пуль, они побежали через линию железной дороги к лесу, начинавшемуся в пятидесяти метрах от дороги. Автоматчики послали им вдогонку несколько очередей, и фашисты распластались на снегу.

Из домов стали появляться полуодетые люди, но они не бежали, а с недоумением смотрели на танки. Окончательно убедившись, что это советские машины, не обращая внимания на жгучий мороз, женщины и старики смело подходили к автоматчикам и, перебивая друг друга, засыпали их вопросами. Они рассказывали, что немцев, кроме тех троих, которые пытались сейчас удрать, здесь нет, что вчера под ветер проезжала дрезина с железнодорожными жандармами. Они были чем-то напуганы и, не задерживаясь на разъезде, укатили дальше.

По моему приказу саперы, нагрузившись толовыми шашками, рассыпались по полотну дороги, прикрепляя их к рельсам. Жителям мы посоветовали потеплее одеться и отойти пока что подальше от разъезда. Большие заряды тола были заложены на переводных стрелках. В другую сторону от заминированных путей мы расставили вдоль полотна далеко друг от друга танки и самоходки.

Я уже хотел дать сигнал к взрыву путей, как вдали послышался гудок паровоза, шедшего со стороны Винницы. Через несколько минут из-за поворота показался паровоз, тащивший небольшой состав платформ, цистерн и теплушек. С паровоза заметили не успевших соскочить с полотна саперов, и поезд стал резко тормозить, не доезжая до стрелки. Из паровозной будки высунулись два гитлеровца и, боязливо озираясь, смотрели на растянувшиеся вдоль полотна танки. Потом показалась и голова машиниста. Быстрым взглядом окинув представившуюся его взору картину, он понял в чем дело и стал радостно махать руками, а затем также быстро, как появился, исчез.

За миг до этого я уже готов был нажать спусковую педаль наведенной на паровоз пушки. Теперь же, увидев машиниста, задержался. Нога сама соскользнула с педали, и я, выскочив на башню, крикнул, чтобы в паровоз не стреляли.

После того как машинист снова скрылся, мы увидели, как один из фашистов чуть не выбросился из паровоза и, держась одной рукой за поручни, почти повис в воздухе. В дверке показался машинист. Он толкнул гитлеровца в грудь ногой. Взмахнув руками, фашист полетел вниз под откос и больше не появлялся. Вслед за ним прыгнул и машинист. Он упал, но быстро вскочил, побежал к танкам. Из окна паровоза высунулся второй фашист. Он выпустил по убегающему машинисту автоматную очередь. Грузный, в короткой замасленной куртке машинист остановился на месте, повернулся кругом, лицом к паровозу, и, погрозив в его сторону кулаком, вдруг рухнул на полотно и, скатившись с насыпи, широко разметал руки.

Я спустился в танк и выстрелил. Снаряд попал в котел паровоза. Из развороченной пробоины с шумом и свистом вырвались клубы пара, закрывшие и паровоз и ближайшие к нему платформы. Состав прокатился немного вперед и остановился. Из теплушек, прицепленных к хвосту поезда, стали выскакивать гитлеровцы. В них полетело с десяток почти одновременно выпущенных снарядов. Те, кто успел выскочить из вагонов, отстреливаясь, пытались перескочить на другую сторону полотна, но их косили пули наших автоматчиков.