— Это звучит, как название «модного» романа, — заметил Комов.

— Вы можете шутить…

— А я не шучу.

— В последний раз когда мы встретились, помните, там, за кладбищем, у ручья, я поняла… Мне стало так хорошо и тепло, словно вы…

Положив голову на согнутые в локтях руки, Лена замолчала. Найдя выключатель, Комов нажал кнопку, вспыхнула висящая на длинном шнуре сильная лампа без абажура. Резкий свет спугнул из углов комнаты тени. Комов взял Лену за локти и, приподняв над стулом, заглянул в ее глаза, зеленые, с сузившимися от яркого света зрачками, они выражали испуг и растерянность…

Комов понял все. Он вышел из библиотеки и закрыл за собой дверь.

Ветер затих. Облака поднялись выше, и в редких просветах была видна слепящая голубизна неба. Из больших репродукторов, укрепленных на столбах, лилась торжественная, широкая музыка. Комов прислушался и узнал «Первый квартет» Чайковского. Горечи в душе не было. Признание Лены не застало его врасплох. Медленно он пошел по направлению к дому офицерского состава.

Из окна второго этажа его увидел командир эскадрильи Толчин и спросил:

— Анатолий Сергеевич, к нам?

— И к вам, — ответил Комов. — Зайду в офицерское общежитие, а после поднимусь наверх.

Астахов лежал на кровати в рубашке с распущенным галстуком, тужурка его висела здесь же на спинке стула. В комнате было неприбрано и душно.

Комов поздоровался, подошел к окну и распахнул его. Вместе с воздухом в комнату ворвались заключительные аккорды квартета. Когда он повернулся от окна, Астахов уже в тужурке выжидательно стоял у стола. Он осунулся и побледнел. Это бросалось в глаза.

— Вы в форме, а я как раз хотел снять тужурку, жарко. Поговорим, Астахов, без чинов. — Комов снял тужурку, повесил ее на спинку стула, сел и закурил. — Ничего, что я курю?

— Пожалуйста. — Астахов был насторожен.

— Я думаю, что никакого душевного разговора, Астахов, у нас с вами не получится до тех пор, пока мы не уберем с нашего пути одно недоразумение. Быть может, это вам покажется странным, но виновником недоразумения являетесь вы сами. Если бы мне передал нечто подобное человек, достойный даже большего доверия, чем лейтенант Евсюков, я прежде всего оградил бы репутацию девушки от пошлой и грязной сплетни. Вы, Астахов, этого не сделали, забыв о собственном достоинстве и офицерской чести.

Едва сдерживая себя, Астахов закусил губу и, словно обессилев, прислонился к стене.

— Я не собираюсь оправдываться перед вами, — продолжал Комов. — Но я вынужден это сделать, чтобы снять пошлое подозрение с Лены Устиновой. После похорон Миши Родина, случайно, по дороге в городок я встретился с Леной. Разразилась гроза, и мы спрятались в стоге сена. Видел нас Евсюков. Думаю, что ему вы, Астахов, и обязаны этой информацией. Не так ли?

— Да, мне сказал об этом Евсюков…

— Лена любит вас…

— Этого не может быть!

— Она вас любит. Это большое, цельное и чистое чувство.

Астахов подошел к Комову, он хотел что-то сказать, но вместо этого бросился на кровать и уткнулся лицом в подушку.

Комов повернулся к окну. Дежурный выключил радио — кончился обеденный перерыв. На плацу начались строевые занятия, слышался резкий тенорок старшины Назаренко: «Ать, два, три… Ать, два, три… Левое плечо вперед… Аррш!» — и затихающая дробь шагов. Комов стоял у окна и, казалось, внимательно наблюдал за тем, как мыли из шланга пожарную машину и как ребятишки с визгом, захлебываясь от смеха, подставляли себя под упругую, рассыпающуюся веселыми брызгами струю воды. Но все его напряженное внимание и слух были сосредоточены на том, что делается здесь, в комнате, за его спиной.

Астахов вскочил с кровати, оправил одеяло, подушку, подобрал с пола обрывки бумаги и, не зная, куда их деть, сунул в карман. Затем, выдвинув из-под кровати чемодан, достал бутылку малаги и в нерешительности глядя на Комова, не зная, как к этому отнесется майор, вынул карманный нож.

Услышав щелчок открываемого штопора, Комов повернулся.

— Это, товарищ майор, мне мама прислала в майской посылке, я все берег до случая… — нерешительно сказал Астахов, показывая бутылку вина.

— Мама не знает, что сын пьет напитки крепче малаги, — сказал Комов, взял из его рук бутылку и поставил на стол. — Как это случилось, Астахов, что вы оказались в ресторане с Евсюковым?

Наступила пауза. Играя перочинным ножом, Астахов то открывал, то закрывал штопор.

— Ну, ладно, кто старое помянет, — тому глаз вон, — сказал Комов и, взяв из его рук нож, отложил его в сторону. — В детстве я был шалопаем и после каждой большой проказы просыпался утром с сознанием того, что буду жить по-новому. Я очень любил мать, и мне хотелось сделать что-то очень хорошее, радостное, чтобы она улыбнулась. Мы жили в полуподвале, и солнце никогда не заглядывало в наши окна, но когда мама улыбалась, мне казалось, что герани на подоконниках поворачивались к ней цветами и в комнате становилось светлее. Моя мама, так же как и ваша, Астахов, была прачкой. Она стояла весь день, согнувшись над корытом, опустив голову; наверное, поэтому я так полюбил небо… Так родилась моя мечта, так стал я летчиком. Почему, Астахов, вы стали летчиком?

— Мне хотелось получить крылья… — задумчиво ответил Астахов.

— А позже, когда тень от ваших крыльев упала на землю, вы поняли, к чему это вас обязывает?

Астахов молчал, сосредоточенно ломая на мелкие кусочки обгоревшую спичку.

— Это не золотая рыбка дала вам крылья. Мечту вашей юности, Астахов, помог осуществить народ. Чем вы оплатите этот большой счет?

— Кровью, — ответил Астахов, посмотрев в глаза Комова, и повторил: — Кровью. Если будет война…

— Современная авиационная техника требует от человека такого напряжения сил, которое дается только светлой и чистой жизнью, сознанием высокого долга. А вы, Астахов, говоря нашим, летным языком, все время на критических углах, на пределе. Это понятие аэродинамическое, но вам понятно мое сравнение. Овладение профессией — это начало подъемной силы. Если ты человек цели, все благоприятствует тебе, поднимает тебя на поверхность, и ты становишься хозяином жизни, ее активным творцом. Критический угол в жизни человека — безрассудное испытание прочности. Одно неосторожное движение — и человек летит в пропасть… Вы понимаете меня?

— Понимаю. Неделю тому назад я бы этого не понял, — в раздумье ответил Геннадий.

— Вы, Астахов, способный, сильный человек; вы достойны настоящего счастья, а счастье дается людям цели, людям большой мечты.

Неожиданно дверь открылась, и в комнату вошел Бушуев. Увидев майора Комова без тужурка и бутылку вина на столе, он пришел в такое недоумение, что даже не поздоровался.

Когда Комов поднимался на второй этаж, на губах его была улыбка. Встретив замполита в прихожей, Толчин внимательно посмотрел на него и, невольно улыбаясь сам, спросил:

— Чего это вы?

— Так… — неопределенно произнес Комов. — Хорошо!..

Нонна проснулась от резкого звонка у входной двери. Спросонок она. едва нашла туфли, набросила халатик, вышла в прихожую и спросила:

— Кто там?

Ответа не было.

Осторожно приоткрыв дверь, она выглянула на площадку и услышала гулкий топот сбегающего по лестнице человека. В ручке двери торчал сложенный серый конверт.

«Нонне Шутовой», — прочла она, вошла в прихожую и захлопнула дверь.

Почерк ей был незнаком, острый с левым наклоном. Надорвав конверт, она вынула письмо, написанное на желтом прямоугольнике, и прочла:

«Если Вы хотите вернуть Геннадия, есть только одно средство — немедленно напишите ему письмо следующего содержания:

«Геннадий!

Я звонила, но ты не подходишь к телефону. Я несколько раз приезжала на постоянное место наших встреч, но ты не выходил ко мне. Так больше продолжаться не может! Если ты по получении этого письма не приедешь, пеняй на себя, я сообщу прокурору.