Вблизи разорвался тяжелый снаряд. Это вывело матроса из оцепенения.

— Есть вперед! — гневно бросил Ерохин и, ухватившись за веревку, стал решительно спускаться, чтобы повиснуть под пулеметами. Обледеневшая стена гранита. Не за что ухватиться. Больно от тонкой веревки рукам. Только бы не сорваться! Намотал веревку на носок валенка. Так стало немного удобнее. Теперь за амбразуру! Свободной рукой он поднял над головой автомат. Короткие очереди ударили через амбразуру внутрь дота. Пулеметы замолчали — бронированный щит закрыл амбразуру. Матрос торжествовал. Позади покатилось знакомое «ура». Пехотинцы бросились вперед, но щит открылся, и пулеметы врага снова губительно ударили по наступающим.

— У-у-у!!! — только и вырвалось у матроса. Гневно, долго задрожал в его поднятой руке автомат. Опять торопливо звякнул бронированный щит. «Теперь, Ерохин, не зевай!» Он ловко сунул вещевой мешок в ямку, образовавшуюся в нише амбразуры от прямого попадания снаряда. Нащупал в мешке предохранительную чеку гранаты. В это время третий раз открылся щит, но Леонид уже выдернул чеку. Оттолкнулся ногой от гранитной стены, отпустил веревку и с молниеносной быстротой завертелись в глазах скалы, снег, небо... Потом страшный грохот... и все потемнело...

На Гранитном видели, как в доте грохнул глухой взрыв. Из амбразуры полыхнуло пламя, повалил густой черный дым... Замолкли пулеметы... Солдаты с криком «ура!» приближались к вершине Гранитного линкора.

— Вот он какой, матрос Леонид Ерохин,— поднявшись, дрогнувшим голосом сказал Углов,— Вечная слава ему!

Амас смущенно поднял затоптанную ушанку, осторожно стряхнул с нее снег, прижал к разгоряченной щеке:

— Не хорош я, Леня! Ох, как не хорош! Прости...

По ту сторону Гранитного линкора нарастало замешательство. Неодолимая шредеровская оборона была прорвана. «Черные дьяволы» были уже на вражеской стороне, отдельные подразделения появлялись недалеко от шредеровского штаба. На флангах высаживались морские десанты.

Шредер бросил в бой последние резервы. Они не помогли — североморцы опрокидывали всякое сопротивление. Встревоженный наступлением советских войск, генерал Фугель вынужден был снять лучшие силы с материка и бросить их в район Гранитного линкора. Этим воспользовалось советское командование: наши войска прорвали линию обороны врага и устремились вперед. Значительные силы, сосредоточенные Фугелем в районе Гранитного линкора, оказались отрезанными.

То, чего больше всего боялся Шредер, о чем не раз предупреждал он командующего, случилось.

Переполох во вражеском стане нарастал. Гремели взрывы. Горели землянки, склады, повозки. Ревели застрявшие в снегу грузовики. Неистовствовали шоферы. Метались из стороны в сторону испуганные лошади. Бежали куда-то перепуганные солдаты. Истерически орали, потеряв всякий воинский облик, тыловые офицеры. Неумолимо приближались советские полки. Бой шел недалеко от штаба Шредера.

Сопровождаемый Куртом, казалось, равнодушный ко всему, полковник медленно подходил к штабу. Голова его была забинтована, правый рукав шинели разорван осколком снаряда.

Навстречу Шредеру бежал краснолицый высокий генерал гестаповец.

— Господин полковник! — с ходу начал гестаповец.— Командующий приказал немедленно навести порядок и остановить панику! Каждого труса расстреливать на месте! — Он отдышался.— Тяжелое вооружение уничтожить, вверенные вам войска срочно вывести из района окружения...

— В каком направлении? — неприязненно спросил Шредер.— Все дороги перехвачены противником.

— Без дорог!

— В горы?

— Да.

— Там безлюдье, холод. Там смерть! — повышая голос, продолжал Шредер.— Это не выход!

— Это приказ фюрера!

— Глупый приказ!

Генерал взялся за кобуру пистолета.

— Что вы предлагаете?

— Надо было раньше прислушиваться к моим предположениям,— сухо сказал полковник.

— Что же теперь?

— Теперь поздно. Мы проиграли сражение!

— Предлагаете сложить оружие?! — побагровел гестаповец и вынул пистолет.

Его примеру последовали и охранники Шредера. Гестаповец побелел. Торопливо спрятал пистолет в кобуру.

— Мне с вами не по пути, господин генерал! — как будто между ними ничего не произошло, спокойно сказал полковник Шредер.— Проводите генерала к самолету! — приказал он.

Советские войска были уже близко. Шредер вошел в землянку, плотно закрыл за собой дверь и устало опустился на стул.

«Все рухнуло. Разгром, разброд, хаос!» — мрачный взгляд его остановился на висевшей над столом карте великой Германии с границей по Уралу, на портретах Мольтке, Шлиффена и Гитлера. В глазах Шредера вспыхнула ненависть. Морщинистое лицо его стало жестким. Он вскочил, сдернул со стены карту, разорвал ее в клочья, потом сорвал портреты, бросил, их под ноги и стал остервенело топтать.

— Завоеватели! Теперь кончено с вами! — прохрипел он.

В землянке глухо прозвучал выстрел...

Светлая теплая палата фронтового госпиталя. На пружинистой белоснежной кровати неспокойно ворочается с боку на бок Ерохин. Он то закроет разгоряченную голову простыней, то вдруг приподнимет ее и прислушается. Ему кажется, что где-то далеко звучит музыка. Он закрывает глаза, голова его тяжело падает на подушки... И снова бугрится перед ним седое Баренцево море, глубокое, как тоска по Родине. Вот оно вскипело, забурлило и с ревом обрушилось на угрюмые прибрежные скалы. Встревоженные бурей взмывают над обледеневшими скалами стаи заполярных чаек и со стонущим криком долго кружатся над нагромождением окаменевших чудовищ.

— Нет, это не чайки, это метель!— распластав на постели разгоряченное тело, кричит Ерохин.

И опять знакомая музыка. Она нарастает, сливается с ревом бушующего моря.

— Что это? — Леонид поднял голову. Осмотрелся. Не холодный гранит вокруг него, а бесформенные глыбы из солнечного камня. Из них вырисовываются знакомые человеческие фигуры. Они будто живые. Вот с гранатой в руке Арбузов. Он ринулся с высокой скалы в гущу вражеских солдат. Вот Павел Гудков, Федя Егоров...

А кто же тот, что на вершине неприступной скалы водружает пробитое пулями красное знамя?

— Да это же я, Леонид Ерохин! Только не из солнечного камня! Я не погиб! Матрос Леонид Ерохин жив! Жив! — громко кричит он.

Через некоторое время сознание вернулось  к больному: Ерохин открыл глаза. Торопливо ощупал себя:

— Живехонький, теплый! Хорошо, что не из камня! — облегченно вздохнул он.— А где же я? Может, это опять сон?

— Нет, это не сон! — говорит склонившаяся над Леонидом белокурая девушка.— Госпиталь это...

— Где же мои товарищи? Командир где? — приподнялся больной.— Скажите, сестричка, живы они?

— Живы! Капитан Углов в соседней палате лежит. Плох он был. Ох, как плох! — сестра даже зажмурила глаза.— Хорошо, что сердце у него железное.

— А теперь?

— Теперь,—сестра улыбнулась,— Героя ему присвоили.

Ерохин обнял девушку, крепко поцеловал.

— Спасибо вам.

— За что же? — потупив глаза, смущенно спросила сестра.

— За то, что вы первая сообщили мне об этом.

— ...Елене Ильичевой, Амасу Кандакяну, Семену Сибиряку, Камушко...— сдержанно продолжала она.

— Это такие, такие люди,— Ерохин подыскивал подходящее сравнение,— настоящие!

Девушка осторожно поправила повязку на голове матроса.

— И вам...— чуть слышно прошептала она.

— И мне? Как же это? Ведь я ничего... Они все! Федя Арбузов, Федя Егоров, Паша Гудков, лейтенант Юрушкин...

— Им посмертно,— после долгой паузы сообщила сестра.

Ерохин молчал. Молчала и девушка. Потом она поднялась, подошла к окну, отдернула штору.

— Гранитный линкор теперь на веки вечные наш, — тихо произнесла она. — Скоро конец войне.

В окно неудержимым потоком хлынули лучи поднимающегося из-за горизонта солнца.