— Ну, ладно, вспоминать мало радости. Пленку принесли? — спросил он, доставая из тумбочки бутылку с проявителем и пластмассовый круглый бачок.

— Принес, вот она, — ответил Никитин и положил на стол кассету.

— Прошу подождать, я сейчас принесу ведро с водой, — предупредил Гуляев и спустился вниз.

Никитин еще раз осмотрелся и взял со стола раскрытую книгу, положенную корешком вверх. Это была «Анна Каренина» Л. Толстого, на первой странице стоял штамп городской библиотеки. Гуляев остановился на волнующем месте, когда Каренин, приехав в Петербург по телеграмме жены, узнает от Капитоныча о благополучных родах Анны и ясно осознает, что страстно желал ее смерти.

Просматривая книгу, Никитин вдруг увидел, что внизу, на четыреста пятой странице, под строкой: «…боком к спинке на низком стуле сидел Вронский и, закрыв…», была резкая черта, сделанная ногтем! Очевидно, когда раздался стук в пол его комнаты, Гуляев читал страницу на этом месте и, отложив книгу, чтобы не забыть, подчеркнул это место ногтем. Но книга была библиотечной. Кто подчеркнул это место ногтем: Гуляев или кто-то другой? Эти мысли толпились в голове Никитина.

— Вот и вода! — шумно поставив ведро на пол, сказал Гуляев и, заметив книгу в руках Никитина, добавил: — Третий раз читаю «Анну Каренину» и каждый раз нахожу в этой книге много таких мест, которые читаю как первый раз в жизни.

— Хорошая книга, — согласился Никитин. — С одним не согласен, Сергей Иванович: зачем вы портите такую книгу, да еще библиотечный экземпляр.

^{— Зачем вы портите такую книгу, да еще библиотечный экземпляр.}

^{— Чем же это я порчу? — удивился Гуляев.}

— Чем же это я порчу? — удивился Гуляев.

— Подчеркиваете ногтем, где остановились. Это уродует страницы, — сказал Никитин, ощущая знакомое, тщательно сдерживаемое волнение.

— Только и всего? — засмеялся Гуляев. — Такая у меня привычка, я даже сам не замечаю, как это у меня получается, — сказал он и начал фильтровать проявитель, переливая его из бутылки прямо в бачок проявления.

Целый час просидел у Гуляева Никитин. Пленка была проявлена, негатив оказался неплохим, много живых детских кадров и пейзажей похвалил «учитель», и только в двенадцатом часу ночи Никитин ушел.

«Если вокруг него пустота, если речь его скрывает мысли, — думая о Гуляеве, вспоминал Никитин слова секретаря горкома, — если он сам создает вокруг себя ореол непогрешимости и кристальной чистоты — берите его под сомнение и проверяйте!»

Который раз Никитин мысленно возвращался к беседе с Романом Тимофеевичем Горбуновым. Только большой жизненный опыт этого человека, страстность суждений, острое оружие метода диалектического анализа позволили Горбунову сделать такие глубокие и верные выводы.

Даже если бы не было этой черты, сделанной ногтем в томике Толстого, даже тогда, только по тем предпосылкам, которые ему дал Роман Тимофеевич, следовало тщательно проверить Гуляева.

Завтра вечером у него будет встреча с полковником, стало быть, надо было максимально использовать, утро, чтобы проверить свои подозрения.

В течение дня Никитину удалось узнать многое, а главное: Гуляев, будучи членом ревизионной комиссии, или, как называли здесь, «дознавателем» по проверке материального склада, сличал картотеку МТО с актом наличных остатков.

Когда Никитин в материалах ревизии разыскал акт по остаткам центрального склада и сам сличил с материальной картотекой МТО, то убедился, что в карточках были подчеркнуты, ногтем те цифровые наличности, которые не сходились с актом фактических остатков.

Было ясно: черта ногтем в статье из газеты «Дейли Экспресс» сделана Гуляевым.

Никитин приоткрыл дверь и заглянул в приемную: посетителей не было. Пользуясь этим, Шура повторяла курс экономической географии. Она осенью решила поступить институт и готовилась к экзаменам.

— Шура, зайдите ко мне, — негромко позвал ее Никитин.

Девушка живо вошла в кабинет и села на предложенный ей стул, Никитин спросил ее:

— Скажите, Шура, если я задам вам несколько вопросов, могу я рассчитывать на сохранение в тайне нашего разговора, тем более что эти вопросы имеют большое государственное значение?

— Я вообще не болтлива, Степан Федорович, а тем более, если это нужно. Даю вам честное комсомольское слово! — очень серьезно сказала девушка.

— Помните, Шура, вы мне рассказывали, что Гуляев носил томик Марка Твена в школу к преподавательнице английского языка для перевода автографа капитана Бартлета?

— Да, помню, вы меня спрашивали, не может ли кто-нибудь у нас в ОСУ перевести с английского.

— Совершенно верно, у вас отличная память, — похвалил Никитин девушку. — Вы не можете вспомнить, Гуляев, взяв этот томик Марка Твена, вернул его вскоре, через час-полтора или на следующий день?

— Он взял книгу с собой после конца занятий в управлении и принес ее утром на следующий день, сказав, что почерк неразборчив и учительница не смогла прочесть эту надпись, — ответила девушка.

— Так, спасибо, Шура. Еще один вопрос: вам доверяют личные дела сотрудников?

— Да, все приказы я сама вкладываю в личные дела работников управления.

— Очень хорошо! Прошу вас, Шура, возьмите личное дело Гуляева и покажите мне. В отделе старайтесь не обращать на себя внимание. Гуляев сейчас в банке?

— Да, он оформляет перечисление денег.

— Вот и хорошо, идите, я вас жду.

Девушка быстро вышла и уже через несколько минут вернулась с личным делом Гуляева.

— На всякий случай, Шура, напечатайте выписку из приказа о премировании Гуляева и вложите ее в личное дело, — распорядился Никитин.

Девушка вышла из кабинета, а Никитин с большим интересом раскрыл папку и прочел автобиографию Гуляева:

«Я, Сергей Иванович Гуляев, родился в 1895 году, в селе Всесвяты, Смоленской губернии, в семье крестьянина-бедняка. Мой отец Иван Акимович Гуляев долгое время батрачил у богатых хозяев и только после Октябрьской революции работал на своей земле, а потом в колхозе «Красный пахарь»; умер в 1932 году от брюшного тифа. Я кончил приходскую четырехклассную школу, помогал отцу, а в 1915 году был призван на действительную службу в царскую армию.

Воевал до самой Октябрьской революция, был ранен, награжден Георгием четвертой степени.

Всю гражданскую войну я служил в 41-м полевом батальоне, был ранен, демобилизовался и в двадцать первом году вернулся в родную деревню.

В деревне…»

Здесь неожиданно чтение биографии прервал Вербов, который вошел в кабинет, даже не постучавшись.

— Простите, Степан Федорович, — извинился он, — я думал, что вас нет. Вам больше не нужна материальная картотека?

— Нет, пожалуйста, — ответил Никитин.

Скользнув любопытным взглядом по лежащей на столе папке, которую успел Никитин захлопнуть, и захватив картотеку, Евгений Николаевич вышел.

«Неужели Шура не предупредила Вербова, что я занят?» — с недоумением подумал Никитин и заглянул в приемную, но Шуры не было.

Просматривая личное дело Гуляева, переписывая для себя кое-что из основных анкетных данных его, Никитин наткнулся ва интересную бумажку.

Всесвятский сельсовет, отвечая на запрос отдела кадров, в 1945 году 16 августа писал: