Ваня с Гришуткой пошли на село, а Павел Никитич стал подробно объяснять Семену все, что касалось расположения немцев в Поповке.

Каждый день в селе стояло до трехсот человек. Многие из них уже жили тут больше недели. В центре села, возле церкви, в здании сельского совета находился штаб. Здание охранялось эсэсовцами. Сюда часто подъезжали легковые машины, иной раз сопровождаемые автоматчиками на бронетранспортерах. Отовсюду тянулись подвешенные на временных мачтах телефонные провода. Неподалеку от штаба в двух хатах размещался караульный взвод. На Заречной улице, почти на самой окраине села, находились два бензохранилища, обнесенные кругом высокой сетью колючей проволоки. Чуть дальше стояли две зенитные батареи. Вверх по Подгорной, в саду возле школы, уже два дня стояли три танка. Вчера Гриша часа четыре наблюдал за ними и выяснил, что в машинах часто не оставалось ни одного человека, а к вечеру, выставив возле танков караул, экипажи, захлопнув люки, уходили спать в хаты. Возле многих домов стояла автомашины.

Немцы готовились к встрече праздника. Во многих домах по столам были расставлены маленькие елки, увитые мишурой, со множеством разноцветных свечей. Немцы давали хозяйкам пшеничную муку для пирогов, консервы и прочую снедь и, приставив к ним для контроля какого-нибудь рыжего лоботряса с автоматом на шее, заставляли себе прислуживать.

Часа через два Ваня с Гришуткой вернулись. Они сообщили, что всего полчаса назад в село вошло четырнадцать больших автомашин, тащивших на прицепах пушки. Кузовы были нагружены ящиками со снарядами. Колонна остановилась при выезде из села. Машины и пушки были прикрыты брезентами, и гитлеровцы, выставив часовых, разошлись по домам.

Обстановка была ясна. В два часа дня Ваня и Овчаренко, плотно подкрепившись и переодевшись в подсушенное тряпье, отправились в отряд.

В пятом часу Ваня Рыбалченко, весь мокрый, с кровоподтеками на лице, явился в расположение отряда один. Овчаренко по дороге был схвачен полицаями и отведен в гестапо.

Ваня рассказал об обстановке и расположении немцев в Поповке, а затем поведал и о том, как оба они были схвачены полицейскими.

Разведчики вышли от Прокопенко поодиночке, Ваня впереди и за ним метрах в тридцати позади Семен. Перед выходом из села Овчаренко предупредил Ваню, что в случае, если их схватят, то он должен говорить, что не знает спутника. Самому же Ване нужно во что бы то ни стало вырваться и, добравшись до отряда, доложить командиру обо всем.

На окраине села разведчики увидели троих Подвыпивших полицаев, появившихся из проулка и шедших им навстречу. Ваня беспомощно оглянулся назад, но Семен, как будто ничего не замечая, остановился и начал раскуривать от зажигалки толстую козью ножку.

— Эй, шкет, куда прешься? — схватив Ваню за плечо и ткнув ему громадным кулачищем в лицо, прохрипел один из полицаев. — Ты чей будешь?

Он еще раз хотел ударить, но второй полицай вступился за мальчишку:

— Не тронь его, Грицко. Я, кажись, знаю этого хлопца. Ты, пацан, не племянник ли безрукого кузнеца?

— Да, дяденька, — всхлипывая и вытирая текущую из носа кровь рукавом телогрейки, пролепетал Ваня. Он искоса посмотрел на Семена, который, прикурив самокрутку, не спеша направился в проулок, откуда только что вышли полицейские. Третий полицай, молча стоявший до сих пор в стороне, посасывая немецкую сигаретку и часто сплевывая сквозь зубы на снег, быстро пошел наперерез Семену и догнал его.

— Эй, паря, куда путь держишь? Что-то я тебя не примечал тут раньше.

— Да вот иду из Коростелей в Софьино до тещи. Звала заколоть ей порося к Новому году… А ты что, в полицаях ходишь? Мне тоже предлагали, да я отказался. Паршивая больно эта работа. Весь день на холоду..

— А ты не раскрывай губы, пока они у тебя не распухли, — злобно сверкнув маленькими заплывшими глазками, выругался толстый полицейский. — Покажи документы!..

Овчаренко стал было рыться в карманах, кося краем глаза на двух других полицейских, стоявших возле Вани.

— Вот черт, неужели жинка опять не переложила паспорт из кожуха в телогрейку? Вот дура безмозглая, сколько раз говорил…

— Ладно, паря, топай за мной! Ты, я вижу, хлюст. В гестапо разберутся, кто ты такой и кто твоя жинка, да вправят тебе мозги, чтобы ты документов дома не забывал.

Овчаренко быстро оглянулся и, треснув полицая по скуле, сильным ударом сапога в живот свалил его на дорогу. Ловко перескочив через забор, он бросился за сарай. Полицаи устремились за Семеном.

Ваня был свободен. Сначала он побежал вслед за полицаями, но потом, свернув в соседний проулок, юркнул во двор первой попавшейся хаты. Он видел, как Овчаренко о что-то споткнулся и рухнул плашмя в снег, как полицаи, навалившись на него, скручивали ему за спиной руки. Видел, с каким злобным остервенением они пинали и топтали его сапогами, а затем до полусмерти избитого, потерявшего сознание поволокли по селу к церкви. Там, недалеко от здания сельсовета, в бывшем колхозном амбаре со вставленными в окна железными решетками была арестантская.

Пробираясь по противоположной стороне улицы, Ваня видел, как полицаи притащили Семена к амбару и сдали его вышедшим навстречу гестаповцам. Потом все, вместе с догнавшим их пострадавшим полицаем, еще державшимся руками за живот, они ушли в ближайший шинок.

Ваня вернулся к Павлу Никитичу. Встревоженный Прокопенко приказал ему немедленно бежать в отряд и сообщить обо всем случившемся.

Кончив свой рассказ, Ваня не выдержал и разрыдался совсем по-детски, громко и безутешно.

Его отвели в палатку и напоили чаем. Немного успокоенный обещанием освободить Овчаренко, заботливо укрытый овчинным тулупом, маленький разведчик крепко уснул.

Положение осложнялось. Нападать на Поповку было еще рано. Из-за желания спасти Овчаренко хотелось действовать сразу, сейчас же. Но здравый смысл подсказывал, что лучше всего атаковать в первом часу ночи, когда гитлеровцы изрядно подвыпьют и будут поэтому менее осторожными. Подумав, взвесив все «за» и «против», так и решили сделать.

Хотя я и был уверен, что Овчаренко ни под какими пытками не выдаст место расположения группы, все же осторожность и чувство ответственности за жизни многих людей взяли верх, и я решил перейти на четыре километра южнее, к селу Малычихе, что к тому же сокращало путь до Поповки.

Быстро убрали палатки, сложили брезенты и, выехав на просеку, под углом, срезающим большой кусок леса, тронулись на новое место.

Лесом машины шли медленно. Глухо урчали моторы, свистел налетавший порывами ветер. Темнело. Мерное, плавное покачивание машин незаметно убаюкивало, и голова склонялась то на предохранительный щиток пушки, то на налобник прицела. И только по временам, когда сильно встряхивало, приятная дремота отлетала, снова возвращая людей к суровой действительности.

В полукилометре от леса виднелась деревушка Малычиха. Она стояла на отшибе, в стороне от большой дороги. Две ее небольшие улицы состояли из мазанок с камышовыми крышами. Их со всех сторон обступили молодые яблоньки и ветвистые вишни. Немцев в деревне не было.

В четырех километрах отсюда, за горбатым бугром, раскинулось большое село Попонка. Там в фашистском застенке томился избитый и искалеченный Сеня Овчаренко.

Танки заняли оборону. Было еще только шесть часов вечера. Утомительно долго тянулось время. Я разрешил людям спать по очереди и сам уснул, разделив дежурство с Климашиным. Разбудил он меня в десятом часу. На улице было очень темно. После сна мелкая дрожь трясла все тело. Я вылез из танка, чтобы немного размяться. Спать на боеукладке, скорчившись в три погибели, где единственной подстилкой служили наваленные ворохом снаряды, было не так уж приятно.

Я обошел танки. На броне, укутавшись с головою в длинные тулупы, спали автоматчики. Подойдя к самоходке Лопатина, заглянул в машину и увидел его, склонившегося над картой района, освещенной мутноватым светом башенных плафонов. Рядом с ним на корточках примостился Петров. Они что-то вполголоса обсуждали, тыча в карту красными от мороза пальцами.