Высокий мужчина, назвавший себя Николаем Сорокиным, рассказал, что они плутали в горах целую неделю. Больной — Ивар Матиссен, ученик знаменитого исследователя Центральной Азии Свен Гедина, — хотел пересечь зимой горы китайского Тянь-Шаня, а он, Сорокин, живущий в Кашгаре с 1915 года, согласился сопровождать отважного путешественника. Аджан — проводник, кстати, очень плохой. Он совсем запутался в этом дьявольском лабиринте хребтов и ущелий.

— Меня это не интересует, — произнёс Потапов. — Вы объясните всё это на допросе.

Утром больному стало легче, и он что-то прошептал Сорокину.

— Господин Матиссен просит, чтобы вы доставили нас к вашему офицеру, — перевёл Сорокин. — Он должен скорее известить своё консульство в Кашгаре: там беспокоятся о нашей судьбе.

— Господину Матиссену придётся обождать, — ответил Потапов.

Так началась жизнь вшестером. Теперь пограничники должны были не только охранять границу, но и сторожить задержанных.

На третьи сутки, умываясь снегом, Сорокин заметил на скале зарубки, которые каждый день делал Потапов. Сосчитав их, он тихонько свистнул:

— Выходит, мы у вас в плену, а вы у гор? Есть с чего запить. Я надеюсь, гражданин Потапов, вы вернёте мне фляжку с коньяком?

— Коньяк останется для медицинских целей.

— Для медицинских целей? — усмехнулся Сорокин и щёлкнул себя по кадыку. — Вы знаете, Потапов, Аджан говорит, что если в горах произошёл обвал, то нам не выбраться до июля. Как вы полагаете?

— Я полагаю, что вам придётся отправиться сегодня со мной в горы и полазить по скалам: нужно нарубить стланцев для костра.

— Не вижу смысла, — днём раньше мы сдохнем или днём позже. Впрочем, пожалуй, вы правы, — надо бороться, бороться, чорт побери!

— Летит! — закричал Клим.

— В самом деле, это аэроплан, — оживился Сорокин.

Где-то совсем близко над горами летел самолёт, но облака скрывали его от людей. Гул пропеллера удалился и вскоре затих.

На одиннадцатые сутки Матиссен окончательно заболел: он бредил и не мог поднять головы.

— Потапов, вы должны, наконец, понять, что сидеть здесь бессмысленно, — говорил Сорокин. — Если путь на север закрыт, то пойдёмте на юг. Вы должны пожалеть больного учёного.

Потапов не отвечал.

— Или вам хочется замёрзнуть и сдохнуть с голоду в этой снежной тюрьме? Что держит вас здесь? Что?

— Долг! — не утерпев, ответил Потапов.

— Долг?! — усмехнулся Сорокин. — И много вы должны?

Клим находился у «Пятачка-ветродуя» и не слышал разговора Потапова с Сорокиным, но так же, как и Потапов, думал сейчас о долге. Он словно повзрослел за эти последние недели. Правда, Клим не был уверен, как Потапов, что трое задержанных — враги (может быть, действительно этот Матиссен учёный-географ), но отлично понимал, что и учёный не должен нарушать границу.

— А ты знаешь, что они думают? — спросил вчера Потапов, выслушав сомнения Клима. — Ты, что же, полагаешь — учёный не может быть шпионом?

— Но что могут шпионы сделать зимой здесь, в горах?

— Дорогу разведать могут? — вместо ответа спросил Фёдор.

— Пожалуй, могут...

— В тыл к нам пробраться могут?

Клим посмотрел на шалаш, из которого доносились стоны Матиссена, и с сомнением покачал головой.

— А, впрочем, действительно — шут их знает, что они думают!..

Прошла ещё неделя. 26 февраля Клим повёл Аджана за топливом. Наступил вечер, а они не возвращались. Потапов связал Сорокина и Матиссена и отправился на поиски. Он долго лазил по леднику и лишь под утро набрёл на глубокую трещину, из которой отозвался Клим.

Потапов спустил ему веревку.

— Ноги... — простонал Клим.

— Вяжи за пояс.

С трудом Потапов вытащил товарища. Тот не мог стоять.

— Ноги, — повторил он: — я вывихнул и, кажется, обморозил ноги.

— А нарушитель где?

— Он побежал, перепрыгнул через трещину. Я выстрелил, промахнулся. Он во все стороны зайцем прыгал. И провалились, вот...

— Да где же он? — встревоженно переспросил сержант.

— Там, — кивнул головой Клим в сторону трещины. — Мы оба провалились...

Потапов наклонился над трещиной, стараясь рассмотреть, где же там Аджан.

— Я застрелил его, — тихо сказал Клим. Сержант медленно повернулся к товарищу:

— Давай я попробую оттереть тебе ноги.

Он осторожно стащил валенки с распухших ног Клима и стал растирать их.

Не в силах сдержаться от страшной боли, Клим громко вскрикнул.

— Доложите, при каких обстоятельствах вы застрелили задержанного нарушителя границы, — неожиданно потребовал Потапов.

Клим перестал стонать, — настолько поразил его официальный тон товарища.

— Докладывайте! — повторил Потапов, продолжая растирать ноги.

— Товарищ сержант, нарушитель бросился на меня... Видно, падая, он не так сильно ударился, как я, и я выстрелил в него... Ой, больно!..

— Терпи! — сказал Потапов, глядя с сочувствием в наполненные слезами глаза Клима. — Товарищ Кузнецов, объявляю вам благодарность за смелые и решительные действия.

Клим ничего не мог ответить: такой невыносимой стала боль.

— Терпи, Клим, терпи, друже, — повторил Потапов. — Ну как? Всё теперь понимаешь?

— Понимаю, — сквозь зубы произнёс Клим.

Потапов сделал из кедровых ветвей волокушу, положил на неё товарища и потащил. Через трещины и камни он переносил его на руках.

— Терпи, терпи!..

Вытянув волокушу на тропу, Потапов сел рядом с Климом, тяжело дыша.

— Ну как? Поехали дальше? А то ведь «гости», поди, соскучились без нас, и лавина, вон эта, того гляди, сорвётся. — Сержант показал на огромную снежную шапку, нависшую над ущельем. — Они всегда в это время срываются.

— Поехали, — ответил Клим, опасливо взглянув кверху.

Да, теперь Клим всё понимал.

— А как ты, Кузнецов, думаешь, скоро смена придёт? — нарушил Фёдор молчание. — Поскорее бы пришла.

— Конечно, скоро! — обрадованно ответил Клим.

Глядя на покачивающегося от усталости товарища, он думал о том, какой Фёдор верный друг и хороший старший товарищ.

За долгие месяцы, проведённые вместе в снежном плену, о многом уже было переговорено, и Клим отлично представлял, каким хорошим электросварщиком был Фёдор до призыва в армию. И в Новосибирске на заводе Потапов наверняка был примером для товарищей по цеху, и хорошо, что его любит Вера, карточку которой он показывал недавно и о которой говорил, сдержанно и гордо улыбаясь.

Конечно, и Фёдору хочется побывать дома, он тоже скучает, но ведь вот какой человек — ни разу даже не намекнул об этом!..

На вторые сутки после возвращения Потапова и Клима с ледника к Большой зарубке снова прилетел самолёт. На этот раз облака не мешали пилоту увидеть лагерь. Он сделал круг над площадкой и сбросил вымпел.

Фёдор и Клим с волнением следили, как всё ниже и ниже спускался белый парашютик, пока Потапов не поймал его рукой.

Самолёт сделал ещё круг и сбросил второй, большой парашют. К нему был привешен мешок. Увлекаемый тяжёлым грузом, парашют упал в пропасть.

— Растяпы! — воскликнул сидевший у шалаша связанный по рукам и ногам Сорокин.

Потапов извлёк из небольшого металлического патрона письмо. Он прочёл его про себя и, наклонившись к Климу, сказал:

— Пишут, чтобы мы держались до весны. Лётчик на днях ещё сбросит нам продукты. До весны совсем недолго осталось ждать.

Фёдор сказал это тихо, самым спокойным тоном и так же тихо добавил:

— А в мешке-то консервы, лук, сахар и хлеб...

Весна обещала быть ранней. Даже здесь, у Большой зарубки, на высоте почти трёх тысяч метров, чувствовалось приближение весны. Днём таял снег, сугробы, окружавшие лагерь, заметно осели, и всё чаще грохотали в горах лавины. Огромная глыба снега нависла и над «Пятачком-ветродуем», где Потапов и Османов поочередно стояли на посту, охраняя границу. Она могла и не сорваться, эта снежная глыба, и Фёдор успокаивал себя этой надеждой.