— Вот видите… — развел руками Николай Иванович. — Я еще не начал рассказывать, а уже смеются…

— Не всем же плакать, — вставил Сенников и покосился на Пряхина.

На мгновение Лазарева озадачила сенниковская двусмысленность, хотя он быстро справился с собой:

— Ладно! Плакать будете или смеяться, а я расскажу.

Почуйко подкинул в очаг щепок, и, прежде чем они вспыхнули, ночная тьма словно сжала маленький гарнизон. Зажигались первые звезды. От реки поднимался белесый туман, подчеркивающий глубокую и таинственную темноту горной тайги, величавую молчаливость сопок. Было тихо. И в этой тишине неторопливый рассказ Лазарева казался особенно убедительным.

— Начало этой истории в Маньчжурии. В августе тысяча девятьсот сорок пятого года часть, в которой я командовал танковой ротой, с трудом форсировала бурную реку Муданьцзян и остановилась в китайском местечке Нингута. Здесь я случайно разговорился со старым китайским учителем, он когда-то работал во Владивостоке и неплохо говорил по-русски. Он-то и рассказал мне любопытную легенду об истории древнего государства Бохай, существовавшего когда-то вот в этих самых отрогах и долинах Сихотэ-Алиня.

«Как всегда бывало в прошлом, — сказал мне тогда китаец, — и как, я надеюсь, не случится в будущем, несчастья бохайцев начались в войне. Вначале на них напали соседи, потом обрушились полчища Чингис-хана. На месте единого могучего и богатого государства образовалось несколько царств. Они стали враждовать между собой. Древние рукописи и легенды по-разному объясняют эту вражду. Одни говорят, что дело было в желании захватить рудники и мастерские, где добывали и изготовляли необыкновенный бохайский металл, который никогда не ржавел и не тупился, другие — что несчастья начались из-за любви одного царя к жене другого. Так или иначе, а войны беспрерывно гуляли по стране, разрушая города и уничтожая жителей.

И только мастера и добытчики знаменитого по всему Востоку бохайского металла были надежно скрыты в горах и лесах. Их не касалась война. Но в самый ее разгар в стране появилась страшная и до тех пор не известная «черная болезнь». Она не знала пощады и косила и смелых воинов, и малых детей. В конце концов война прекратилась, потому что некому было воевать — погибли все. В живых остались лишь бохайские мастера.

Самый мудрый, но не самый старший из них сказал своим товарищам:

— Наше могучее государство погибло, опустели дома, поля остались неубранными. Долгие годы люди будут бояться «черной болезни» и не появятся в этих местах. А ведь нигде нет таких красивых и богатых гор, могучих рек и тучных долин. И потому рано или поздно, но люди вернутся в этот благословенный край.

— Да, это так, — сказали его товарищи.

— Но тот, кто придет после нас, ничего не найдет.

— Почему? — удивились товарищи мудреца. — Разве «черная болезнь» унесет горы и реки? Разве оскудеют долины и рудники?

— Они зарастут, — ответил мудрец. — Здесь много солнца и влаги, и все растет очень быстро. И леса, которые мы так долго вырубали, опять поднимут свои вершины к небу и скроют от людского глаза наши богатства. Правда сказано, что забота об идущих позади отличает человека от животного. Значит, нам нужно передать открытые нашими предками богатства тем, кто придет после нас. Как это сделать?

Долго думали мудрецы и наконец решили:

— На местах, где лежат наши богатства, мы напишем огромные иероглифы семенами долголетних деревьев. Здесь вырастет все. Прорастут и семена. Они будуть жить долго и покажут людям будущего все, что мы захотим.

— Но как люди будущего узнают наш язык? Как они прочтут наши иероглифы? — спросил самый молодой.

— Если люди будущего будут любознательными, — ответил самый старый, — если они будут так любить наш край, как любили его мы, они постараются разгадать тайну иероглифов и найдут наши, богатства. Если же они будут ленивы, не любопытны, не полюбят наш край, они ничего не найдут. И хорошо сделают, — махнул рукой самый старый мудрец. — Таким людям незачем давать в руки счастье. Они все равно упустят его.

Все согласились с ним. Но когда стали решать, какими семенами высевать иероглифы, мнения разделились. Оказывается, у каждого было свое любимое дерево. У одних — дуб, у других — кедр, а третьи предпочитали железное дерево. Но умелые мастера мудры. Они подумали, что не в одной этой горе заключалось народное богатство. В других местах были целебные источники, в третьих добывали драгоценные металлы, а в четвертых — камни. И все это нужно было передать потомкам. Тогда оставшиеся в живых бохайцы разделились и пошли отмечать нужные места семенами своих любимых деревьев.

Никто из них не вернулся назад — всех скосила «черная болезнь».

Триста лет люди боялись показываться там, где некогда было государство Бохай. Однако былые беды стали забываться, и люди потянулись в эти благодатные места. Одни шли из Нингуты и селились вдоль хребта Тайпинлин, где теперь восточные окраины Маньчжурии. Другие шли с юга на север. Это были корейцы. Третьи спускались с дикого севера и называли себя гольдами. Четвертые пробирались с дальнего запада, спасаясь от жестоких царей и помещиков. Это были русские люди.

Так постепенно опять заселился этот край…»

Китаец-учитель показал мне начертания бохайских иероглифов и разрешил зарисовать их. Но этого мало! Он рассказал, что установил примерное месторасположение этих гигантских, выписанных деревьями знаков. И оказалось, что один из них находится где-то в районе того самого села, где я вырос.

Хозяин очень обрадовался этому совпадению.

— Вы не подумайте, что все, о чем я вам рассказал, выдумка. Вот смотрите, — и он протянул мне обыкновенный кинжал, рукоятка которого была сделана в виде переплетенных пятиконечных листьев, чем-то напоминающих человеческие пальцы.

— Вот это, — сказал хозяин, — и есть бохайский нож. Рукоятка как бы сплетена из листьев женьшеня, драгоценного корня жизни, которым славился Бохай.

Николай Иванович вынул из-за пояса свой кинжал и передал его солдатам.

— Вот, посмотрите…

Кинжал из тусклого, но совершенно гладкого, будто полированного металла отражал блики очага, и казалось, что на нем живет кровь. На рукоятке, как пальцы, были переплетены отростки листьев.

Пока солдаты разглядывали кинжал, Николай Иванович вытащил из доски от ящика с продуктами толстый гвоздь, положил его на бревнышко и попросил вернуть кинжал. Размахнувшись, он ударил им по гвоздю, перерубил его и опять передал кинжал солдатам. На его лезвии не было даже отметины. Металл поблескивал в свете костра все так же тускло и сурово.

— Здорово! — восхищенно воскликнул Губкин.

— Простите, — перебил Сенников. — Китаец подарил вам этот кинжал?

— Об этом речь пойдет дальше, — продолжал Лазарев. — Ну, сами понимаете, после войны я не мог забыть этой легенды. А тут вот племянник у меня подрос, и мы с ним стали разыскивать бохайские иероглифы. Нам с Васей везло. Мы нашли немало городищ, разрушенных крепостных валов и даже напали как-то на развалины богатого дома, может быть, дворца. Все это лежало в таежных дебрях, но следов бохайского металла мы не находили. И вот в прошлом году, совсем неподалеку отсюда, за той самой сопкой, где вы видели дымок нашего костра, мы обнаружили развалины крепости. Там были глубокий ров, высокий вал, башни, подземные ходы и хранилища. Мы начали раскопки и нашли старинный кинжал, очень похожий на подаренный китайцем. Все истлело вокруг, все давно поглотила земля, и только кинжал был как новенький — не поржавел, не помутнел. Эту свою находку…

Надо сказать, что у меня в роте был отличнейший механик-водитель Васьков. После войны он окончил вуз, сейчас работает в научно-исследовательском институте и занимается твердыми сплавами. Вот ему-то я и послал наш кинжал.

Месяца через четыре он прислал мне анализ металла, из которого была сделана наша находка. Оказалось, что он содержит массу редких и редчайших металлов: тантала, ванадия и других, но особенно много — германия. Вот они-то и придали железу такие изумительные качества. «Очевидно, — писал мне Васьков, — где-то здесь, в горах Сихотэ-Алиня, природе было угодно вкрапить в железную руду редкие и редчайшие металлы. Бохайцы брали готовый сплав».