А через час «Охотники» осторожно вошли в небольшой залив и причалили к скалистому берегу. Это был изрытый снарядами и бомбами порт Угрюмого.

Дрожат от частых разрывов снарядов и мин тяжелые перекрытия в траншеях. Падают жесткие, холодные комья земли. Дробно стучат о каски мелкие камешки. Гаснут от сотрясения воздуха коптилки в землянках. И, кажется, нет конца канонаде. Прижались к стенам траншеи матросы.

— Эх, окаянный, опять разбушевался! — ежась от холода, пробурчал матрос, растирая побелевший мясистый нос.— Вот уже час целый...

— И все без толку, — замечает кто-то. — Ведь все равно нас отсюда не выкурить!

Санитары проносят убитого.

— Кто это?

— Из первой роты...— мрачно отвечает санитар.— Да ты знаешь его, который все песни пел...

— Эх, мать честна! Пел, пел человек — и вдруг оборвалась хорошая песня...

— Надо вырвать у них вершину Гранитного линкора! — советует кто-то. — Тогда мы будем наверху, а они — внизу.

Опять санитары проносят убитого.

— Что же медлим? Штурмовать надо!

— Гранитный линкор одним штурмом не возьмешь! Смекалка нужна. Егеря ихние там сидят,— сказал большеголовый, с прищуренными глазами, коренастый матрос Арбузов.

— Шесть раз уже пробовали смекать, да смекальщики уже больше на довольствии не числятся.

— Не так, видно, смекали, не в ту дырку нитку вдевали! — настойчиво возразил Арбузов. — Нет на свете такой крепости, где бы не нашлась дырка для нашего матроса, в которую он не мог бы пролезть. А там и егерям ихним капут!

— Берегись!

Грохнули взрывы тяжелых мин. Перемешались в дыму и пыли балки, земля и камни. Кто-то глухо со стоном крякнул, кто-то запустил крепким русским словцом.

— Не зря нас сюда прислали, не зря! — свирепо гудел из-под груды балок и щебня Арбузов.— Мы окаянным еще покажем рыжего козла!

— Жив, Арбуз?

— Как видишь...

— А дырку нашел?

— Иди ты!..— не удержался Арбузов и огрел обидчика таким словцом, от которого уши глохнут.

Из-за гряды заснеженных холмов поднимались клубы черного дыма. Это горели продовольственные склады Угрюмого.

...Старший кок был сегодня не в настроении. Он кричал на своих помощников, пререкался со старшиной и неприветливо отослал обратно матросов, прибывших чистить картошку.

— Лишнюю порцию каши захотели! — стуча половником, ворчал он. — Или ваш старшина не знает, что картошка из камня не родится. Север ведь! Я сам полтора года ее не пробовал. А он людей прислал. Чистить...— Кок озабоченно заглянул в котел.

В печке тлели угли. От огромного котла поднимался легкий пар. В подземный тесноватый, но чистенький камбуз, гремя бачками, котелками, ведрами, собрались матросы.

 Пахло душистой гречневой кашей, приправленной поджаренным на сале луком.

Матросы с аппетитом вдыхали этот запах и нетерпеливо наперебой пробирались к котлу.

Кок медленно снял деревянную крышку, взял у широколицего матроса ведро, осторожно положил в него пять половников каши и возвратил матросу.

Матрос заглянул в ведро, лицо его сразу вытянулось.

— Шутишь? У меня двадцать орлов, а ты положил на пятерых!

— Камбуз — не Украина, в нем гречка не родится! — незлобно возразил кок.—Следующий! — и положил три половника в протянутый матросом бачок.

— У меня не три, двенадцать! — закричал тот, потрясая бачком.

— Следующий! — не обращая внимания на ругань матросов, кок с неумолимым спокойствием продолжал отсчитывать половники.

— Тут и цыпленку клюнуть нечего!

— Такого у нас еще никогда не бывало! — шумели матросы.— Начальнику политотдела жаловаться будем!

— Сегодня противник два наших продовольственных склада уничтожил...

Все притихли, обернулись к говорившему, расступились, дали дорогу. В камбуз вошел, постукивая котелками, маленький, коренастый, с пышными усами и приплюснутым смешным носом связной командующего — Петр Иванович. Он важно, словно на плечах у него были генеральские погоны, поставил перед коком котелок.

— Мне и генералу, две порции! —сказал он и, глубоко вобрав в себя вкусный запах, добавил:— Хороша!

Кок положил в котелки генеральского связного два полных половника каши.

Матросы мрачно молчали.

Петр Иванович заглянул в котелок одного матроса, другого, третьего и, сбросив с себя напускное достоинство, попросил:

— Много, отсыпь!

— Генерала со всеми не равняй!

— Правильно говорит кок! — зашумели матросы.

— Неси так!

— Не понесу! Обратно пошлет! Не слушается он меня... — Петр Иванович пощипал правый ус. — У других генералы как генералы, а мой не поймешь что: в бою маршал, на службе генерал, а в еде все равно, что наш брат матрос... — Петр Иванович снова заважничал. — Он мне намедни сказал: «Чтобы лучше знать в бою душу солдата, надо не из генеральского, а из солдатского котелка кашу поесть!» — и Петр Иванович решительно протянул свой котелок.— Не годится, отсыпь.

— Но ты же не генерал, — съязвил кок.

— Какой же я матрос, если буду думать за связного, а кашу есть за четырех генералов? — добродушно отозвался Петр Иванович, затем  свысока посмотрев на матросов, тихо добавил: — Сегодня ожидается транспорт с продовольствием. Порции каши будут нормальными!

Леониду Ерохину не нравилось новое назначение. Он мечтал попасть в отряд капитана Углова, быть разведчиком. А получилось не так. Он завидовал Сибиряку, которого взял к себе капитан.

— Ты, Семен, в сорочке родился! — со вздохом говорил он.— А мы голенькими.

Часть подполковника Крылова, куда были зачислены матросы, располагалась у подножья и на восточных скатах Гранитного линкора.

Матросы направились туда.

Было полуденное время. Небо в полумраке, словно большое озеро в штиль: прозрачное, безоблачное. Там, где должно было всходить солнце, горел красный лоскут зарева, да и он медленно опускался за гребни голых высот в море.

Ерохин первым поднялся на небольшую высоту и застыл, как загипнотизированный.

— Вот она!.. — взволнованно произнес он.

Перед ними, казалось рядом, на узеньком перешейке, соединяющем материк с полуостровом Угрюмым, стремительно поднималась вверх, заслоняя собой небо, высота. Своими черными от пороховой копоти голыми скалами, будто тремя орудийными башнями громадного линкора, угрожающе нависла она над полуостровом Угрюмым. Из темных, выеденных водой и ветрами гранитных впадин зловеще смотрели многочисленные глаза амбразур.

Кругом было безлюдно, голо, мертво.

И только матросы с Большой земли вызывающе открыто шли к Гранитному линкору.

Они шли на ощупь по невидимой под свежевыпавшим снегом тропинке, часто проваливались в снежные наметы и, спотыкаясь о камни, падали.

Вдруг где-то заговорил пулемет. Справа, из-за небольшой скалы, прямо на них бреющим полетом шел самолет.

— Мессер! Заметил! — разыскивая глазами укрытие, процедил сквозь зубы Ерохин.

Укрыться было некуда. Кругом лежал однообразный снег, из-под которого кое-где торчали камни.

— Ложись! — крикнул Ерохин.

Матросы упали, спрятав головы за камни. Просвистели пули и, звякая о гранит, взрыхлили снег.

Низко с ревом промчался фашистский истребитель.

— Ах ты! — Ерохин со злостью выпустил длинную автоматную очередь. — На, захлебнись!..

Очевидно, летчику это не понравилось. Сделав разворот, он снова устремился на незащищенных матросов.

— Встретим! — решительно вскинув автомат, крикнул Ерохин,— По пилоту бейте!

Их опередил огонь зенитной батареи. Рядом, словно из-под земли, ударили трассирующими снарядами. Самолет неестественно вздрогнул, потом резко взмыл вверх и, будто надорвавшись, с ревом пошел вниз и упал.

— Подавился! — ликующе произнес Ерохин. — Угрюмый-то сталью дышит!

Моряки бросились было к упавшему самолету, но почва под ними словно не выдержала, качнулась, вздыбилась черными столбами разрывов, зашипела, засвистела осколками. И снова матросы зарылись в снег.

Гранитный линкор свирепел.

Успешно преодолев крутой спуск, Ерохин и матросы вошли в окруженную заснеженными скалами и кручами лощину. Они еще издали при подходе к ней слышали какой-то нарастающий шум, будто где-то рядом шла колонна танков. Матросы насторожились, Ерохин приготовил противотанковую гранату.