Дальнейшее видели разведчики. Немцы засыпали снарядами дом, в котором засел Середа. Вокруг него творилось что-то невероятное — взлетали камни, рушились последние остатки стен.

Минут через тридцать с НП сообщили, что в том пункте, где расположился комсомолец, слышна интенсивная автоматная перестрелка. Это означало, что Середа обнаружен и вступил в неравный бой. Однако противник, очевидно, не предполагал, что имеет против себя всего лишь одного, и то совсем молодого, человека. Фашисты, вероятно, подумали, что наши части создали новый опорный пункт. На дом обрушился шквал артиллерийского огня. Удастся ли Жене уцелеть в таком аду?

«Жив ли? Жив ли?» — мучила мысль. Воображение рисовало страшные картины. Я представил себе, как он лежит в своем углу, прикрыв передатчик собственным телом. А кругом творится нечто невообразимое, остовы развалин вздрагивают до самого основания.

Но юноша еще не погиб. Снова нам сделал знак радист и принял новую передачу:

— Немцы кругом. На пункте «С» батарея. Веду бой.

Обстрел усилился, а приемник молчал. Напрасно радист взывал в эфир. Он кричал, не думая об уставных позывных:

— Женя, прием, Женя, откликнись, Женя…

Когда грохот орудий стих, никто уже не надеялся, что юноша жив.

Минуты казались часами. Равнодушно, как всегда, светило солнце. По синему небу медленно проплывали ленивые облака. А человек погиб.

— Замечательный парень, настоящий сталинградец, настоящий советский человек, — прошептал Гуртьев, но радист вдруг крикнул:

— Тишина, принимаю!

Полковник расцвел. Мы жадно следили за рукой, выписывающей букву за буквой.

— Патроны на исходе. Живым не сдамся. Еще несколько минут — и последняя радиограмма:

— Прошу бить по пункту «А». Скопление немцев.

— А где же он сам тогда? — озабоченно спросил Гуртьев.

— Не сообщает. Отойти от этого пункта Женя вряд ли мог. Кругом гитлеровцы. Судя по всем данным, он вызывает огонь на себя.

— А что же будем делать? — нахмурился Гуртьев. — Что будем делать?

Впервые я услышал от него такой вопрос. Затем командир дивизии принял решение:

— Будет хуже, если его ранят или захватят живым. По-моему, иного выхода нет, как только выполнить просьбу. Можно, конечно, предположить, что сам Женя и вышел оттуда, но…

Полковник внимательно посмотрел на лежащую перед ним карту, глубоко вздохнул и сказал артиллеристу:

— Огонь, полный боевой.

Через несколько минут на левом берегу Волги заговорил дивизион «катюш». Залп, другой, третий…

Гуртьев сжал кулаки и страшными, полными непереносимой муки глазами смотрел куда-то вдаль. Он, как и все мы, представлял себе смерть героя-юноши. Как и все, преклонялся перед его подвигом.

Весть о геройской гибели Жени Середы быстро облетела весь берег. А бойцы постарались донести ее и до граждан, не пожелавших перебираться на левый берег. Многие из них начали осаждать штадив предложением своих услуг. В большинстве случаев мы отказывали. Какую пользу, например, могла принести больная старуха, уговаривавшая, чтобы мы послали ее в тыл к врагу, или другой, тоже пожилой, не обладающий крепким здоровьем человек.

Явился пионер Миша Рязанов. Несмотря на строгий приказ переехать на левый берег, он бежал от сопровождающего и снова осел в своем «гнезде».

— Как бы мне вашего полковника увидеть? — спросил Миша у первого же встретившегося бойца.

— А тебе зачем? Может, помладше кого надо? Полковник-то занят.

— Сведения важные, — потупив голову и слегка покраснев, пояснил Миша.

Боец истолковал это по-своему.

— Тогда другое дело, пойдем, — и повел к штольне.

— Малец секретные сведения о немцах сообщить хочет, — таинственно шепнул он коменданту штаба старшему лейтенанту Чибиреву.

Тут-то мы снова и встретились с Мишей.

— Ба, старый знакомый, так ты же на левом!

— Нет, на правом, — буркнул мальчик. — Мне к полковнику надо… По важному делу.

— А мне не скажешь?

— Могу, только полковник-то старше, а тут дело такое, — он запнулся.

— А все-таки?

— Да нет уж, не скажу.

Мальчик обладал незаурядной волей. Ничего с ним не поделаешь. Доложил Гуртьеву.

— Э-э, вот вы какой! — подумал вслух Миша, увидав командира дивизии.

— А что, страшный? — и у глаз комдива лучами разошлись тонкие морщины.

— Да нет, — спокойно отвечал мальчик.

Он казался довольно примечательным в эту минуту. Маленький, в оборванном костюмчике, настоящий беспризорник, а вел себя независимо, с достоинством.

— Да нет, совсем не страшный, — уже улыбнувшись, повторил Миша, — коли бы боялся, не заявился бы. Дело у меня. Знаю, как целую армию фрицев изничтожить.

— Армию, да ну?

— Может, не армию, а полк, может, не полк, а маленько меньше, разве их посчитаешь, — уступил мальчик и деловито добавил: — Подвал есть под заводским домом, где прежде рабочее общежитие было, большой такой, хоть дивизию по нему веди, а из того подвала лаз в другой, а оттуда мы еще лаз пробили. А там уже и немцы. Вот и наступайте.

Гуртьев вынул из ящика стола карту.

— Указать можешь?

— А то разве нет, — надул губы мальчик. — Мы в пионерском отряде топографию изучали.

Однако как ни пыхтел мальчуган, а найти нужное сразу не смог.

Командир дивизии терпеливо наблюдал за ним, а потом помог ему ориентироваться. Теперь дело сдвинулось, и Миша указал дом с подвалом.

— Интересно, — сказал Гуртьев. — Молодец мальчуган, но помни: это военная тайна.

Миша серьезно обиделся, надул губы, стал совсем ребенком и буркнул:

— Я не маленький.

Вечером Сахно-старший с Мишей исследовали подвал. Все верно, ход под немецкую сторону есть.

И снова мальчика вызвали к командиру дивизии. Вид у него немного торжественный, помылся даже и как мог привел себя в порядок.

— Вот что, сынок, — обняв мальчика за плечи, сказал полковник, — за указание спасибо. Командование не забудет тебя. Но расскажи, ты как, тройки приносил из школы или четверки?

Мише вопрос не понравился. Он сморщил нос, нахмурился: причем, мол, тут школа, нынче война, однако на вопрос ответил:

— Зачем тройки, на тройках, как говорила бабушка, купцы в старом Царицыне раскатывали. Пятерки приносил.

— Так вот, родной, и новые пятерки завоевывай. Сколько вас здесь прячется, огольцов, небось всех знаешь?

— Как не знать, когда я их командир, — похвастался Рязанов. — Восемь нас.

— А народ вы дисциплинированный? Приказы выполняете?

— А то как же.

— Так вот, завтра в девять утра чтобы вся твоя команда явилась ко мне.

— А зачем? — встревожился Миша.

— Тебе кто спрашивать разрешил? Сказали явиться — и явись, — строго приказал командир дивизии.

— Есть, явлюсь.

Вслед за этим Гуртьев вызвал заместителя по тылу и велел приготовить восемь комплектов обмундирования.

— Притом самых маленьких, учтите, самых маленьких.

А затем Гуртьев обратился ко мне.

— Капитан, следовало бы спланировать, — побарабанив пальцами по столу, проговорил он, — спланировать организацию участия в ваших поисках детей грудного возраста, конечно, под вашим руководством.

Упрек заслуженный, стало не по себе.

— Словом, сделайте вывод. Ребят всех в тыл, — добавил он.

На другое утро в девять часов перед полковником вытянулись ребята. Босая команда выглядела довольно браво.

— Так вот, товарищи, — серьезным тоном обратился к ним полковник, — хотите помогать Родине?

— Служим трудовому народу, — отвечал хор детских голосов.

— А если хотите, то я вас направлю сейчас в одно подразделение. Обмундирую и отправлю.

Как загорелись глаза мальчуганов, не передашь, не нарисуешь.

— Но подразделение на том берегу. Работать будете в тыловых учреждениях, кто почтальоном, кто посыльным.

Мальчикам такое не понравилось. Но никто из них не смел перечить. Ничего не поделаешь, на то и армия.

— Но помните, ребята, слушаться любого приказа, за малейшую ошибку взыщу, — сказал полковник и прибавил, уже обращаясь ко мне: — Отправьте их на катере сегодня ночью. А пока проследите, чтобы их одели и накормили. Заодно проверьте, все ли подготовили для того, чтобы их обмундировать.