Как бы не так, истребить не удается. Сталинградский солдат особенный. Он воюет за десятерых. Группа в пять — шесть человек, попав в окружение, не впадает в панику, но атакует. Наши солдаты в минуты опасности не теряются, не слабеют, а набирают силы. Вот почему мы держимся, вот почему мы уверены в победе.

КП штаба армии располагается на таком же расстоянии от противника, как и штабы дивизий, а штабы дивизий лишь на несколько десятков метров дальше командных пунктов полков. От командного пункта полка до наблюдательного пункта батальона тоже полтора десятка метров. Вот и воюй.

Наш разговор в разведотделе армии прерывает связной. Вызывают к начштаба армии.

Генерал-майор Крылов сидит за столом и правит гранки армейской газеты.

— Сейчас освобожусь, а пока садитесь и прочитайте, — говорит он, пододвигая ко мне одну из гранок.

Тут же сидит и командарм Василий Иванович Чуйков.

Ого, что-то совсем новое — устав штурмовых групп. Интересно, очень интересно. В коротких суворовских выражениях новый устав учит технике боя в городе. Учит: ворвавшись в занятый противником дом, если дверь заперта, ломай ее и бросай гранату, увидав немцев, строчи из автомата и т. д.

— Ну как? — спрашивает Чуйков.

— Отлично, как раз то, что надо.

— Тогда спасибо, значит, недаром занимались сочинительством.

И командарм начинает расспрашивать. Отвечаю, в подразделении большие потери.

Мы, то есть работники штадива, в душе уверены, Чуйков скупится, ему ничего не стоит дать нам, скажем, тысячу человек пополнения. Впрочем, о тысяче мы только мечтаем, но сотню-то, другую подкинуть можно.

Василий Иванович слушает и кивает своей большой головой. Ясно, мол, ясно. Затем расспрашивает о немцах.

— Сломалось у них?

— Что сломалось, товарищ генерал-лейтенант? — переспрашиваю я.

— Да воинственное-то настроение. Небось уже не верят в победу?

— Да, как будто сломалось, несомненно сломалось, но мы-то истекаем кровью.

Чуйков не обращает внимания на эти слова. Он разъясняет, какой переворот в боевых действиях создаст организация штурмовых групп.

Ночью возвращаюсь назад. Над КП штаба армии нет осветительных ракет, этим куском берега в районе нефтесиндиката гитлеровцы не интересуются. После конца обороны мне довелось присутствовать при допросе начальника гитлеровской авиации фон Даниэля, сурового вожака фашистских стервятников.

— Разрешите обратиться? — вдруг попросил он.

— Пожалуйста.

— Где стоял в дни боев штаб армии? Конечно, в Красной Слободе?

— Что вы, под нефтесиндикатом.

Каменное лицо фашистского служаки сразу вздрогнуло и покраснело.

— Неужели?! — воскликнул он. — И мы, дураки, не разбомбили берег!

В голосе его прозвучала нескрываемая досада, и от этого он стал каким-то особенно ненавистным.

— Впрочем, многого мы недосмотрели, — проворчал он, — армий ваших недосмотрели, верили: все у вас тут, а за спиной пусто…

…Рассвет. Мы на позициях «хозяйства Кушнарева».

Ясное, пронизанное солнечным светом утро. На небе ни тучки. Тишина. Воздух неподвижен.

Сейчас «антракт». Он длится недолго. Гитлеровцы завтракают, а когда завтракают, то не стреляют. И даже не верится, что через пять — десять минут воздух наполнится грохотом, а снаряды опять начнут перепахивать и без того вспаханную ими землю.

Гуртьев приник к объективу стереотрубы.

— На высоте сто тридцать восемь, обратите внимание, товарищ полковник, появилось два фашистских генерала в парадной форме, — подсказывает наблюдатель лейтенант Разделов.

Комдив долго смотрит, а затем возмущается:

— Нахалы, какие нахалы, ходят, как индюки.

Несколько минут он наблюдает за странным поведением незнакомцев, затем отдает короткое распоряжение артиллеристу. Тот сразу кидается к полевому телефону и кричит команду в трубку.

За дни боев каждый метр территории противника пристрелян. Минута — и снаряды падают на высоту 138. Там рождается песчаный вихрь. И… ничего не видно.

— Однако чем объяснить появление гитлеровцев в парадной форме?

Вопрос задан мне, а я напрасно ломаю голову. Впоследствии выяснилось: в штабе Паулюса принимали приехавших из Берлина гостей, высших офицеров, показывали Сталинград. Туристам не повезло.

Через час — новый сюрприз. Начальник штаба дивизии полковник Тарасов принес взятую у сбитого фашистского летчика карту. Карту Сталинграда. На ней весь город разделен на квадраты, некоторые из которых закрашены в черный цвет. Изучаем. Догадываемся: черные квадраты — это места, уже обработанные фугасками. В штабе Паулюса, видимо, сидят педантичные плановики, стремящиеся добросовестно уничтожить город.

— Значит, каждый уголок на примете, бомбит аккуратно, не растрачивая добро впустую, — констатирует Гуртьев.

Карта пригодилась. Ее передали в штаб армии, и впредь старались размещать склады с боеприпасами и санбаты в местах, затушеванных на карте. Немецкая точность оправдала себя. Разрушенное вторично почти не бомбили.

На следующее утро мы снова с комдивом на НП. Он уже почти окончательно переселился сюда из штольни. Чем меньше в полках народу тем горячее бой. Гуртьев осунулся, но по-прежнему неутомим.

Сейчас, поудобнее усевшись на наблюдательном пункте, полковник следит за горизонтом.

— Смотрите, — говорит он наблюдателю.

Тот пока ничего не видит.

— Да нет же, смотрите, — повторяет он, указывая рукой на южную часть неба.

Через несколько секунд там нарождаются точки, словно мошки. Знаем мы этих мошек!

— Ну и глаза у вас, товарищ полковник, — хвалит наблюдатель.

— Таежные, — бросает Гуртьев, — думаешь, легко белке в глаз попасть? Ого! — восклицает он, согнувшись, сосредоточившись. — Да их больше полусотни.

Бомбардировщики приближаются.

— «Что жизнь твоя», сказал Омар Хайям, Ю-87 — и все летит к чертям, — декламирует оказавшийся поблизости приехавший с того берега Волги корреспондент редакции дивизионной газеты.

— Действительно, к чертям. Но куда же они жалуют?

«Юнкерсы» совсем близко, уже доносится их отвратительный, завывающий гул.

— Соединить меня с Чамовым, — приказывает комдив, угадав направление воздушного удара.

— Майор, птички по вашу душу летят, — сообщает командиру полка Гуртьев и сжато излагает план предстоящих действий.

Заход. Фугаски рвутся в расположении «хозяйства Чамова». Снова заход, снова фугаски.

— Капитан, к Чамову, помогите майору, — приказывает мне комдив.

Так всегда, в опасную минуту штабные работники командируются в полки.

Но одно — отдать приказ, другое — его выполнить. Самолеты сделали заход и ушли, чтобы вернуться снова. В интервалах между налетами надо бежать вперед. Не удалось: у самого полка я принужден залечь. Тут гитлеровцы надели своеобразную шапку-невидимку на свои боевые порядки. Их маскировщики зажгли дымовые шашки. Землю окутали черные тучи.

В окопчике, в котором я очутился, сидели знакомые: сержант Багров, кряжистый, неразговорчивый омич, и ефрейтор Верховов, парикмахер из Красноярска, общительный, веселый.

Спрятавшись в своем укрытии, товарищи беседовали как ни в чем не бывало.

— Снова шутит фриц, и как ему не надоест. Неужели напугать думает? — недоумевал Верховов.

— И напугает, как попадешь в такую темень, — буркнул Багров.

— А ему разве легче? Небось не весело наступать с завязанными глазами, — возражал бывший парикмахер.

— Его больше, нас меньше.

Верховов даже занялся смазыванием рук: пальцы его всегда кровоточили. Старая профессия оставила свой след на их коже, белой, мягкой, совсем не подходящей для нынешних условий.

Но в остальном ефрейтор — уже бывалый воин, понимающий многое.

— Значит, как только дым подойдет к нам, танки бросят, — решил он и, сняв с пояса гранату, положил се около себя.

— Кабы только танки, танки — пустое, пехота…

— Не дойдет, на мины нарвется. Да и не допустят, артналетом накроют. А танки — чепуха.