Луна освещала ее иссиня-черные волосы — отличительный признак ее рода.

— Что вам надо?

— Наказание, — ответил мальчик.

Жанна рассмеялась ему в лицо.

— Ты один? — спросила она, не опуская оружия.

— Нет, — ответил вместо него Всеволод, появляясь из темноты.

Он схватил ружье одной рукой, чтобы вырвать ее у женщины, а другой схватил ее за шею и бросил на землю, как обычный мешок. Захар в мгновение ока навалился на нее и приставил лезвие ножа к ее горлу.

Иосиф с проклятиями выскочил на улицу, и Нефалим, быстро накинув ему на шею петлю, повалил его на землю.

Всеволод потащил их на руках к большому тополю на краю поля. Цуриковы дергались, как животные перед бойней, изо рта у них шла пена, когда они пытались ослабить укус пеньковых веревок. Нефалим и Захар подвесили Иосифа к ветке дерева, заставив его стоять на цыпочках, чтобы не задохнуться; чтобы он замолчал, ему в рот засунули тряпку. Жанну привязали к подножию большого ствола. Веревка была так туго натянута, что у нее перехватило дыхание. Она побледнела, понимая, что их ждет впереди.

— Просто скажите мне, почему, — глухо спросил их Всеволод.

— Ты прав, Сева, — пробормотала Жанна. − Мы собирались сжечь остальные поля, клянусь.

— Лгуны, — ворчал Нефалим, склонившись над ними, как дуб. − Не принимайте нас за дураков…

— Посмотри на себя, ты плачешь и просишь прощения, — шипел Всеволод.

— Пожалуйста, Сева. Я умоляю тебя…

— Мы отпоем вас.

Он сказал ей это по-караимски, как будто их мог услышать кто-то посторонний.

— Миша, — позвал Всеволод.

Подросток подошел. Его отец достал зазубренный нож с рукояткой из дерева и сверкающим двадцатисантиметровым лезвием. Он вложил его ему в руку.

— Ты боишься? — спросил он мальчика на караимском.

Михаил покачал головой. Его глаза были двумя ледяными осколками. По его позе отец понял, что его сын стремится стать мужчиной. Это вселяло в него уверенность в будущем семьи Латыповых.

— Тогда убей ее.

Прежде чем Жанна успела вскрикнуть, Захар заткнул ей рот тряпкой, заглушив крик.

— Добро пожаловать в ад, — прошептал ей на ухо Нефалим.

Несколько секунд мальчик смотрел на отражение багровой луны на лезвии, которое, казалось, призывало его к насилию, а затем нанес первый удар. Нож вошел в плоть, как в теплое масло. Опьяненный новым ощущением власти, он крепко держал пленницу, обхватив ее шею левой рукой, а правой, как в безумии, наносил ей множественные удары с нарастающей яростью.

— Хватит играть! — упрекнул его отец.

С мастерством мясника мальчик нанес режущий удар по животу Жанны Цуриковой и вздрогнул, когда до его ноздрей донесся едкий запах кишок. Он сделал несколько шагов назад и неподвижно смотрел, как кровь вытекает из распоротого живота и заливает землю, а глаза жертвы догорают, как угли, покрытые пеплом.

Всеволод протянул руку и взял у подростка из рук оружие, выведя того из состояния убийственного транса.

— Осторожно, не заразись пороком, мой мальчик, — сказал он, ласково похлопав его по плечу.

Глаза мальчика преобразились от кровожадного экстаза. Он запыхался, но кивнул с улыбкой на губах: он чувствовал, что стал полноценным горным караимом. Наконец-то.

Всеволод подошел к Иосифу, беспомощно наблюдавшим за процессом потрошения тела, и вытер кровь с клинка о его лохматые бородатые щеки.

— Продолжим, − сказал он.

Он стер с рукоятки ножа отпечатки пальцев сына, раскрыл руку Цурикову своими сильными пальцами-клещами и зажал нож в кулаке, чтобы заставить его отпечатать свои.

— Твое время пришло.

Иосиф начал биться, как свинья, услышав свист ножа.

Нефилим и Захар подняли его на полтора метра от земли. Надежно привязав веревку к корявой ветке, четверо Латыповых бесстрастно наблюдали, как их соперник дергается в конвульсиях, вися, как Иуда. Наконец Иосиф обмочился и, по-звериному взвизгнув, вывернул себе шею и скончался под непрекращающийся хор цикад.

Нож упал к его ногам.

Не говоря ни слова, Нефилим и Захар отправились за несколькими канистрами с бензином, чтобы залить посевы, а двое других Латыповых стали подметать землю густыми ветками, чтобы замести следы.

— Снимай джемпер и штаны, — приказал Всеволод сыну, и тот повиновался, дрожа от холодного ночного воздуха.

Мужчина снял с себя широкий плотный плащ, которым накрыл мальчика. Его одежду он поджег.

— Твой дедушка будет доволен, — сказал он, взъерошив ему волосы.

Отец и сын добирались до дома молча, как будто ничего не произошло.

Когда позади них начали гореть конопляные поля, они даже не оглянулись.

Проще было бы полететь на полуостров напрямую, но Евгений последние дни своего служебного отпуска использовал, чтобы побывать на черноморском побережье Кавказа. Именно поэтому он сначала отдохнул в ведомственном санатории в Анапе, а затем отправился на утреннем пароме в Керчь. В пути он ни разу не оглянулся назад, в сторону материка. Он смотрел только вперед, в будущее, каким бы туманным и неопределенным оно ни было.

На палубе запах мазута и ржавчины преобладал над солоноватым запахом моря. Перила трапа были склизкими от соленой воды, но это не мешало ему держаться за них. Волны шептались вокруг него, а над скалистым силуэтом полуострова еще сверкала румяная луна. Крым приближался, затерянный в этой туманной непрозрачности, в осенней темноте.

Евгений Кротов заметил на нижней палубе других пассажиров. Он еще не мог толком разглядеть их силуэты, только угольки сигарет и клубы дыма, поднимавшиеся в темноте. Несмотря на их присутствие, он чувствовал себя одиноким.

Крен парома напоминал ему аттракционы в детстве. Дыхание ветра, как вихри «чертового колеса». Тупой гул двигателей парома, напоминал головокружительное учащение пульса. Он улыбнулся своим воспоминаниям.

Обволакивающая ночь отступала, давая жизнь новому дню. Евгений откинул капюшон куртки и вглядывался в темную глубину моря, ожидая рассвета, который придаст ему новые силы.

— В принципе, не так уж важно, что вы видите. Настоящая трудность заключается в том, чтобы научиться жить с этим.

Это сказал ей судмедэксперт пару лет назад, во время вскрытия проститутки, убитой садистом. Мария Райская отложила эту фразу в забытый ящик своей памяти. И все же в тот вечер слова патологоанатома продолжали звучать в ее памяти, словно только что приобрели реальный смысл в ее глазах.

Она проснулась около трех часов ночи от кошмаров. Она так двигалась во сне, что разбудила своего нового бойфренда, с которым она делила «Сексодром», как он называл кровать. Через несколько минут мужчине удалось заснуть, а вот Мария потеряла всякую надежду. На ее мысленном экране непрерывно прокручивались образы трупов.

«Это все Барсуков виноват в этих видениях», — размышляла Райская, вылезая из-под одеяла, стараясь не разбудить бойфренда. Взяв сумку из гостиной, она закрылась на кухне. Ей захотелось чего-нибудь алкогольного, но она предпочла двойную порцию шиповника.

«Посмотри на себя. Ты стареешь», — усмехнулась она, с отвращением глядя на пакетики.

Пока она ждала, пока закипит вода, она достала из сумки фотографии, которые подполковник доверил ей, несмотря на ее протесты. Когда он сказал ей: «Пожалуйста, Маша, сделай это для меня», — с щенячьим беспомощным взглядом, Мария не смогла отказать. Она разложила их на столе и стала изучать. Эти жертвы так ее расстроили, что они ей приснились. Навязчивые идеи, сказала бы ее бабушка: роковые кошмары. За прошедшие годы службы она много слышала об этих двух явно ритуальных убийствах, но никогда не придавала им особого значения, особенно после того, как коллеги стали ей рассказывать, что Барсуков зациклился на этой истории, что он в одиночку разрушил этим свою жизнь. Он так мешал своим коллегам и начальству, так донимал их просьбами возобновить эти дела, что, чтобы избавиться от него, его перевели на бумажную работу, заставив преждевременно состариться; его стали ставить в отрицательный пример всем новобранцам отдела по расследованию убийств.