− Я пока не хотел бы, чтобы имя погибшего сообщало в прессе. Пусть пока скажут, что при трупе не было документов.

− Почему? — обернулся Неделин.

− Известие о смерти внука может добить старика Латыпова, а он может дать ценную информацию по делу, − посмотрел на часы Евгений.

− А они даже из сообщений утренних СМИ не поймут, что несчастье случилось с их родственником?

− Латыповы живут обособленно, в горном селении, − заметил Евгений, − живут в основном сельским трудом, вряд ли сидят часами напролет в интернете. Из сказанного по телику вряд ли что поймут. Да и сопоставлять отъезд Всеволода с сегодняшним трупом для фермеров из глухого селения — непосильное занятие. Так что я предполагаю, что они пока находятся в неведении.

− Результаты экспертизы будут к вечеру, − заметила Райская.

− Тогда встретимся потом в Управлении, − Евгений вытащил записную книжку.

Земли клана Латыповых начиналась неподалеку от Симферополя, в самом сердце Бахчисарайского района, в горах, посреди территории густых вековых лесов, безраздельного царства сладострастной, дикой и первобытной природы. В самом селе их редко можно было встретить, так как они не любили общаться с другими людьми, к которым питали инстинктивное недоверие, часто переходившее в открытую враждебность.

Считалось, что караимы лучше уживаются с животными, чем с людьми. Все это дополняло мифологию, постепенно нараставшую вокруг этого народа: давным-давно ходили странные слухи, что они занимаются каннибализмом, что они совершают языческие обряды на гектарах полей и лесов, принадлежавших им, что многие из их детей никогда не были зарегистрированы, а некоторые беззаботные пастухи, которые случайно проникали на их землю, никогда не возвращались. Злые языки утверждали, что они были похоронены в полях, брошены в известняковые пещеры гор или, как рассказывали детям, чтобы отговорить их от походов в эти леса, расчленены, как поросята, и съедены на в ночь полнолуния. Легенды питались сами собой, а сплетни накапливались со временем. Некоторые утверждали, что караимы — единственные наследники коренных крымских общин, которые жили здесь еще со времен Хазарского Каганата.

Со временем истории о пропавших пастухах, о разбойниках и путешественниках, которые пытались проникнуть на эту территорию и от которых возвращались только лошади или мулы, о христианских священниках, которые осмеливались проповедовать в тех горах и были кастрированы или брошены на корм скоту, приобрели черты фольклора.

Кротов снова провел некоторое время в разъездах. После того, как его высадили на железнодорожном вокзале, он сел на электричку и, наконец, финальную часть маршрута от железнодорожной станции до искомого пункта преодолел на частнике.

Сейчас ему Симферополь казался почему-то очень далеким. Отроги холмов, усеянные домиками и хозяйственными постройками, мелькали в этом дневном осеннем свете, напоминали художественные полотна старых мастеров. Приглядевшись, можно было увидеть, что поля выжжены, а цветы при последнем издыхании, но все в целом слагалось в огромные золотисто-коричневые пространства, вбирающие все детали.

Здесь царил мир и покой. Машины практически не встречались.

Пыль… она была повсюду. Они двигались по грунтовой дороге, сухой, как келья пустынника. Кустарники вокруг были припудрены, листья побелели. Дома были вкраплены в это буйство природы.

Они проезжали мимо брошенных деревень, разрушенных хуторов, ферм, так прожарившихся за лето, что их стены, казалось, готовы были рухнуть в любой момент. Лаяли собаки, множество собак. Послушный скот, апатичные безликие крестьяне. Сельский мирок, живший в своем круговороте, безразличный и к мирной жизни, и к войне.

Внезапно Евгений заметил внизу коричневые пятнышки — лошадей, колодцы. Как кусочки коры на листке. Дорога здесь спускалась, следуя изгибам маленькой котловины меж серых скал и уже тронутых осенней ржавчиной диких деревьев.

И вот Кротов оказался в самом сердце караимской деревни, у входа в жалкую церквушку. Тяжеловесная, приземистая, обветшалая, она казалась закрытой: створки входной двери были связаны толстой веревкой. У самых стен разрослись чахлые сорняки, вместо свинцовых рам и традиционных витражей окна были закрыты кусками картона.

Сам вид этой церкви выражал все безразличие, чтобы не сказать враждебность, которое караимы питали к христианской вере. Под небом Крыма не было места для двух богов.

Внутри — та же разруха. Никакого освещения. Кособокие скамеечки для молитв, казалось, прислонялись друг к другу, чтобы не упасть. Свечи были воткнуты прямо в песок. Помосты гнили у покрытых влагой стен. В нефе витал запах гипса и селитры, как будто время, упадок и запустение в конце концов обратились в плесень.

Евгений заметил несколько женщин без возраста, которые молча молились. Эта часовня не нуждалась во фресках, изображающих восхождение на Голгофу, — она сама была крестным путем, агонией, с предсказуемым результатом.

Священник вышел к нему из-за алтаря.

— Что поделать, — пошутил он, — это не совсем ХХС, но сам Христос всегда проповедовал смирение.

Кротов сочувственно улыбнулся. Какое-то хлопанье заставило их поднять глаза. Пользуясь дырами в крыше, на хоры залетели голуби. Они двинулись по центральному проходу. Сквозь пропитавшую все вокруг влажность пробивался запах ладана. Они вышли во двор.

— Слушаю вас, — сказал священник.

− Вы не знаете, где находится дом Латыповых?

− Кто именно из Латыповых вас интересует? В селении им принадлежит несколько домов, и все в разных местах.

− Я хотел бы видеть главу рода, Бабакая Латыпова,− еще накануне Евгений навел необходимые справки о большой семье Латыповых, жившей в селе.

Получив от священника адрес, Кротов направился по грунтовой дороге к зданию, стоявшему посреди деревни, вдоль склона виноградника. Его несколько удивила глинобитная постройка, ветхие стены были изъедены сыростью — он думал, что жилище главы семьи будет побогаче.

Тем не менее, едва подойдя к дому, Евгений сразу позвонил в электрический звонок. Никаких вступлений и преамбул. Когда к нему вышла пожилая женщина в серой юбке и кофте, то единственный вопрос, выскочивший из него, был словно из барабана, где разыгрывался тираж некой лотереи:

— Я могу поговорить со старым Бабакаем?

− А вы кто? — спросила женщина.

Кротов вытащил свое удостоверение — чтобы разговор пошел в нужном русле.

— Полиция Симферополя, отдел убийств, — сказал он женщине. — Я могу видеть Бабакая Латыпова?

− Одну минуту, − сказала та и быстро пошла по дорожке к дому.

Совсем скоро из дома вместе с женщиной вышел низкорослый мужчина лет сорока в черной одежде. Он был похож на священника, но неухоженная бородка клочками и длинные начинавшие седеть волосы, закрученные в узел на затылке, делали его фигуру пародией на служителя культа.

− Здравствуйте, меня зовут Рахмат, − учтиво представился он Евгению. — может я вам могу чем-нибудь помочь?

− Мне нужно поговорить с Бабакаем Латыповым.

− Насчет чего?

− В горах неделю назад произошло убийство, и я бы хотел бы задать ему несколько вопросов.

− Старый Бабакай болен и он вряд ли сможет отвечать на них, − покачал головой мужчина.

− Вы доктор?

− Нет, я родственник, помогаю тетушке Доре ухаживать за ним, − кивнул на женщину человек, − сами понимаете, возраст…

− Дело очень важное и я должен поговорить с ним, − настаивал Евгений, − можете передать Бабакаю, что убийство связано с караимскими ритуальными масками.

− Все же он лежит серьезно больной и нет смысла тревожить его тяжелыми разговорами, − протянул мужчина.

− Тогда мы пойдем официальным путем и вскоре доставим главу вашего рода в Симферополь для дачи показаний, — гнул свое Кротов. — со всеми его грелками и «утками». И ему придется ответить на все наши вопросы в рамках следствия. И не один раз. Пока еще можно обойтись мирной беседой, на которой, думаю, все и завершится.