Кротов чувствовал, что вступает на территорию своего неведомого противника. Убийцы.

Он ощутил, что за ним наблюдают, и резко повернулся, сканируя глубину сосновой рощи.

− Это просто ощущение, — тихо сказал он себе через несколько секунд. − Стресс обманул меня.

Но он не до конца в это верил.

Тетя открыла дверь еще до того, как Всеволод поднялся по лестнице. От его тяжелых ботинок деревянные планки заскрипели, словно собираясь расступиться. Из комнаты деда доносился бледный свет свечи и вонь старости и болезней.

— Как он? — спросил он низким голосом.

Старуха лишь покачала головой, приковав взгляд к земле. Впервые за долгое время Всеволод наблюдал за этой женщиной в длинной простой одежде, которая, как и многие женщины в его семье, принесла себя в жертву домашнему хозяйству, заставившему ее отказаться от своей личности и стать этаким призраком досрочно, заботясь о кухне, домашних делах, детях и стариках, бесшумно и невидимо, как дух: бесплотный, но всегда присутствующий.

Перед тем как войти, мужчина погладил ее по плечу, как бы придавая ей сил и благодаря за самопожертвование: она тоже служила Богине, роду караимов, хотя и не так, как он.

Всеволод присел рядом с кроватью, на которой лежал Бабакай, который в молодости был даже выше своего внука, а теперь, исхудавший, выглядел не более чем скелетным ребенком. За несколько часов его словно что-то высушило изнутри. Несмотря на то, что он был закутан в толстое, тяжелое одеяло из сырой шерсти, его била дрожь.

«Вы можете поверить в абсурдность жизни, — размышлял Всеволод. − Говорят, что когда-то он имел телосложение быка, а посмотрите на него сейчас. Что осталось от этой силы природы?»

— Это ты? — пробормотал дед.

Латыпов положил свою руку на его. Его кожа была настолько тонкой, что на ней виднелись вены и сухожилия. Эти переплетенные руки были прекрасным символом прошлого и будущего Латыповых.

— Да, это я… Как дела?

— Как будто кто-то ждет смерти.

Всеволод улыбнулся.

— Вы говорили это в прошлом году. И в позапрошлом…

— На этот раз все по-другому. И ты это знаешь.

Другие в таких условиях давно бы дали себя убить. Но только не его дед. Эта упрямая привязанность к жизни выражала еще более лихорадочную потребность, чем желание избежать боли: он хотел быть уверенным, что оставит вековые традиции хранителей Богини в надежных руках. Пока он не будет в этом абсолютно уверен, он ни за что не отдаст себя в руки смерти.

— Я знаю, — просто сказал Всеволод.

— Где твой сын?

Он размышлял, стоит ли ему лгать. Не было сомнений, что если бы он солгал, старик бы все понял. Поэтому он решил сказать правду.

— Он наказан. Он бросил вызов моему авторитету, а значит, и вашему.

В измученном дыхании деда слышались горечь и раздражение. Будь у него под рукой сын, он бы оторвал ему руку, чтобы заставить заплатить за то, что он видел, как Бабакай Латыпов мучается, словно собака. Этот человек вырастил его: для Бабакая он был божеством во плоти.

— Помнишь ли ты, как в первый раз пошел со мной? — спросил старик с намеком на улыбку.

— Конечно, помню.

— Сколько тебе было лет?

— Даже не четырнадцать. Ребенок.

— И все же ты сохранил мужское самообладание. Лезвие не дрогнуло ни на миллиметр. А маска парила на твоем лице, потому что так хорошо сидела. Молодые люди сегодня другие, они слабее. Вот что нас убивает.

— Он вырастет из этого. Я прослежу за этим, клянусь.

— Есть только один способ сделать его зрелым, и ты это знаешь.

Всеволод легонько хлопнул его по рукам, чтобы успокоить.

— Я это знаю, и я это сделаю. А пока хорошо отдохните и как можно скорее вставайте на ноги.

Бабакай скривился, как будто его внук только что рассказал анекдот.

Как раз в тот момент, когда Всеволод собирался выйти из комнаты, чахлый голос деда заставил его остановиться.

— Сева, скажи мне… Напомни мне, каково это — спуститься туда и посмотреть на это. Ты не представляешь, что бы я отдал, чтобы увидеть это в последний раз.

Всеволод развернулся, встал на колени на деревянные планки, наклонился к деду и попытался рассказать ему об эмоциях и висцеральных ощущениях, вызываемых близостью Богини.

Бабакай улыбался, слушая, погрузившись в воспоминания. Он, казалось, не замечал, что, когда внук говорил с ним, сжимая его руки, по его исхудавшему лицу текли слезы.

Ситуация хуже быть не могла: кто-то из участников расследования выступил в прессе, и все просочилось наружу.

Его глаза все еще были опухшие от сна после бессонной ночи, проведенной между Гурзуфским перевалом и Управлением. Евгений смотрел на фотографии, которые Мария прислала ему по Ватсапу после того, как позвонила и сообщила «хорошие новости».

— Извини, что разбудила тебя, но кто-то саботировал расследование, рассказав обо всем СМИ, — сказала Мария несколькими минутами ранее.

Евгений ответил недоверчиво.

— Да, до последней чертовой детали… Положи трубку. Пошлю тебе несколько фотографий, чтобы ты мог убедиться в этом сам. Я перезвоню тебе позже.

Она прислала ему первую полосу «Крымских известий» с заголовком: «Серийный убийца наносит новый удар. После убийств, совершенных в 1978 и 1989 годах, в окрестностях Алушты найдена новая жертва».

−Черт… — пробормотал Евгений, внезапно взбодрившись.

В шапке было написано: «Жертва, найденная рядом со священной пещерой Шан-Кая-Кобасы на восточной окраине Караби-яйлы под Алуштой, — это Диана Гурджиева. Молодая девушка, пропавшая неделю назад, была убита ночью в ходе жертвенного ритуала…»

— Какого хрена…

Подзаголовок оказался еще сочнее: «Тень серийного убийцы нависла над полуостровом: прокуратура создала специальную группу для выслеживания убийцы, вернувшегося, чтобы нанести удар тридцать лет спустя. Полиция нащупывает…».

В центре страницы находилось зернистое изображение: любительская, но очень четкая фотография трупа в окружении сотрудников следственной группы; снимок, судя по всему, был сделан тайком с помощью мобильного телефона, но он великолепно запечатлел изумление полицейских перед телом Дианы. Это была работа кого-то из присутствовавших на месте преступления, несомненно. А в то утро в Шан-Кая-Кобасы были только полицейские.

— Сукины дети… — пробормотал Евгений ошеломленно.

Статья не была подписана: это означало, что газета собиралась защитить своего журналиста во имя профессиональной тайны, что делало практически невозможным выявление «крота».

Его телефон завибрировал. Опять Райская. Она отправила ему ссылки на интернет-газеты острова: все они сообщали об убийстве. Евгений знал, что не пройдет и часа, как новость станет вирусной, пересечет Черное море и распространится, как лесной пожар, по всей стране, вплоть до столицы, что начнет оказывать давление на Управление и еще больше осложнит ситуацию.

— Алло? — ответил он Марии.

— Ты видел этот текст? Они также говорят о нераскрытых делах.

— Да. Ты подозреваешь кого-то конкретного?

Мария хмыкнула.

— Это может быть кто угодно… Симферополь — провинциальный городок, где редко что происходит. Убийства определенного масштаба происходят раз в восемь-десять лет, к большому огорчению газетчиков. Это, напротив, та самая утечка, которая при правильной продаже позволит вам выплатить кредит за машину, вывезти всю семью на летний отдых в Египет и сделать хороший подарок жене и любовнице. Ты же знаешь, что им платят гроши…

— Это больше, чем просто коррумпированный полицейский, Маша. Сначала кто-то предупреждает Бирюкова и его банду, а теперь еще и этот шум в газетах…

— На данном этапе мы ожидаем с минуты на минуту новостей об аресте остальных неоанастасийцев и ордера на арест самого гуру.