— Из тебя получилась бы хорошая женщина-полицейский, — сказал он с улыбкой.

— Не говори глупостей… Одного полицейского в доме более чем достаточно.

Они хихикали, погрузившись в эту счастливую, непринужденную атмосферу.

— Было ли это сложно?

— Нет. Она… Я сразу почувствовал, что они именно те люди, что между нами есть правильное взаимодействие. Нет, это было не сложно. Наоборот, было.

— Что ты чувствуешь сейчас?

— Как будто у меня есть крылья.

Регина улыбнулась и погладила его по руке.

— Ты даже не представляешь, как я счастлива.

— Я знаю, я знаю, я знаю.

— Ты даже спал нормально: когда ты в последний раз это делал?

— Слишком давно… Я почувствовал, что с меня сняли огромный груз. Это действительно прекрасное чувство. Как долгий горячий душ после целой недели без возможности помыться.

— Я очень довольна. Правда, мы немного опоздали.

Мужчина посмотрел на часы и наморщил лоб: на утро у него был запланирован визит к невропатологу и встреча с нотариусом для улаживания административных формальностей.

— Тогда мне лучше поторопиться, — сказал Роман Игоревич, допил кофе одним глотком и встал.

Он подошел к жене, обнял ее и поцеловал в лоб.

— Я подумал, что мы могли бы пообедать у моря, если ты не против.

— Конечно, я не против… Мы должны праздновать, не так ли?

— Именно. Я закончу готовиться.

Барсуков почистил зубы и, оказавшись в спальне, осмотрел себя в зеркале. Он не знал, поверил ему Евгений или нет, да, наверное, и не хотел знать. Важно было то, что он нашел в себе мужество сделать это откровение, ту самую трещину, от которой пошли все трещины, расколовшие его существование как полицейского и как человека. Этот акт самоотречения, а в некотором смысле примирения с собой и своим прошлым, зарядил его живой энергией. Ему даже показалось, что болезнь отступила.

«Может быть, это правда, кто знает», — надеялся он.

Он улыбнулся, выбрал из ящика галстук смелой расцветки, который не стал бы носить каждый день, и посмотрел на себя в зеркало, наблюдая, как шелк скользит в его пальцах.

Но через несколько секунд его улыбка померкла и исчезла совсем.

Ее руки задрожали, лоб наморщился, а глаза наполнились сначала растерянностью, потом слезами.

— Что… Как…, - заикаясь, пролепетал он, трепеща веками, словно настраивая фокус.

Ему было стыдно признаться в этом, но он понятия не имел, как завязывать галстук.

Он утратил эту способность.

Когда они завтракали в пиццерии, наслаждаясь лаской полуденного солнца, Евгений просматривал газеты, радуясь, что ни один журналист не упомянул его имя.

— Я спала десять часов подряд… Я совершенно не в себе, — сказала Мария, большие солнцезащитные очки скрывали темные круги под ее глазами.

— Для разнообразия… — ответил Евгений, не поднимая глаз от своих газет.

— О, пожалуйста, только не начинай.

Евгений отдыхал всего четыре часа. Ночью он почти полностью прочитал тетрадь Барсукова — занятие, которое, учитывая описанные в ней материалы, определенно преодолели его сонливость.

— Думаю, я загляну в больницу, чтобы узнать, как дела у Ильи, а потом поеду на море, чтобы немного позагорать и поиграть в морских котиков, — сказала Мария. − Мне нужен перерыв.

Фирсов без вопросов дал им обоим выходной, чтобы они могли прийти в себя от переживаний. По крайней мере, такова была официальная версия. Полицейские, в свою очередь, считали, что на выходном настояли большие шишки из Управления, чтобы не возиться с журналистами. Но Евгений не собирался сидеть, сложа руки. Он сложил газету и допил свой кофе.

— Могу я узнать, зачем ты вытащил меня из постели? — спросила Мария.

Евгений не стал отнекиваться и взял быка за рога:

— Я подробно разговаривал с Барсуковым вчера вечером после работы.

— И дальше что? — подозрительно спросила Мария.

Евгений протянул ей блокнот, который взял с собой.

— Взгляни на это.

Он старался не раскрывать ей тайну, которую открыл ему Роман Игоревич: знал, что его собеседница отреагирует неправильно и переведет Барсукова в разряд «больного маразматика». Сам Евгений еще не сформировал окончательного мнения по этому вопросу: единственное, в чем он был уверен, — это ощущение, что он попал в паутину тайн и секретов, растянувшуюся с 1978 года до наших дней.

— Что это? — спросила Мария, пролистав несколько страниц.

— Он рассказал мне, в чем его проблема… — сказал Евгений, постукивая себя по виску. − Он хотел записать то, что помнил по старым делам, до того, как болезнь все стерла. По сути, это своего рода журнал расследований.

— Как ты нашел его состояние?

Евгению потребовалось десяток секунд, чтобы подобрать нужное слово.

— Отходящий, — сказал он наконец. − Но физически еще достаточно здоров… А вот психически… Тем не менее, боюсь, что ему осталось недолго.

— Бедняга… Он выглядит еще более худым, чем в последний раз, когда мы его видели. Ты уже все прочитал?

— Только часть.

— И что ты думаешь?

По ее тону было понятно, что она считает это пустой тратой времени.

— Я обнаружил кое-что интересное.

— Я весь внимание.

— Помнишь кукол, сделанных из засушенных стеблей цветов?

— Конечно. Такие мини-чучела.

— Именно так. В его «мемуарах», назовем их так, эта деталь, похоже, так и не попала в газеты.

— До сих пор…

— Он рассказал об этом только двум людям: Марине Петренко, профессору кафедры истории и археологии, замдекана Университета Симферополя. И, когда она умерла, ее студенту…

— Валерию Ионову, — опередила его Мария.

— Поздравляю. Ты выиграла пару персиков.

— Ты заставил меня вспомнить кое-что, что вылетело у меня из головы из-за всей этой неразберихи, — сказала Мария, беря сумочку.

— Именно?

— Вчера мне позвонил мой информатор из университета, которого я спрашивала о нашем доценте.

— И что?

— Знаешь ли ты, почему он не сделал карьеру, несмотря на свое отличное резюме?

— Я весь внимание.

— У него была назойливая привычка укладывать молодых девчонок в постель.

— Ну…

− Против него более десяти лет назад возбудили дело о развратных действиях по отношению к лицам, не достигшим шестнадцатилетнего возраста, но довольно быстро закрыли.

− Так-так…

— Видимо, потом он решил перейти на всякий случай со школьниц на студенток. Одна из исключенных из его гарема довела информацию до сведения ректора, который заблокировал его продвижение по службе. Они были достаточно милосердны, чтобы не увольнять его, но путь Ионова на кафедру был закрыт.

Евгений вспомнил израненные руки доцента и снова почувствовал, что тот что-то от них скрывает.

— Попробуй на секунду последовать за моими мыслями, — сказала она. − У нас есть человек, который имеет непосредственное отношение к жертве, поскольку она была одной из его студенток. У которого есть дурная привычка спать со своими ученицами. Кто обладает глубокими познаниями в области ритуалов, таврических и скифских культов…

— Кто был в тесном контакте со следователем, работавшим над этими преступлениями, кто описал ранее не публиковавшиеся подробности о типичном способе совершения преступлений данным преступником, — продолжала Мария.

— Его руки повреждены, как будто он кого-то ударил…

— Или его кто-то, — предположила Мария.

Евгений кивнул.

— Кто ненавидит человека, обвиняемого в убийстве девушки, и не скрывает своей неприязни. А еще лучше: кто подсказал нам, где его искать.

— Он был в состоянии явного волнения, когда увидел нас, — продолжала Мария.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, взвешивая различные элементы.

— Ты тоже чувствуешь прилив энергии? — спросил Евгений.

— Да, — признала Мария. − Но мы не должны забывать, что у нас под стражей находится подозреваемый, которого все считают виновным, как Иуду.