— Ничего удивительного, — прокомментировала Мария.

— Да, статья не возымела желаемого эффекта. Напротив, она имела печальные последствия для Кантарского, который чувствовал на своей шее дыхание начальства. Они давили на него, требуя быстрее разобраться с этим делом.

— Как всегда, — сказала Мария.

— Не заблуждайтесь на этот счет. Генерал был типичным сукиным сыном. В ответ на это он устроил масштабную проверку ранее судимых жителей региона и взял десяток из них в качестве простых подозреваемых, не имея ни малейших доказательств. Он выбирал самых маргиналов с отсутствием алиби — вот к чему сводился его метод расследования.

— Типичный случай, − усмехнулся Кротов.

— Подобные вещи постоянно происходили и тогда, — покачала головой Мария. − Разве не так?

— К сожалению, да, — признал Барсуков.

— И что?

— Итак: десять человек в СИЗО, неопознанная жертва, ни одного свидетеля, непонятный ритуальный мотив, и стратегия Кантарского заключалась в том, чтобы дождаться, когда кому-то из этих десяти надоест сидеть в тюрьме и он на кого-нибудь настучит, чтобы закрыть дело, получив признание.

— А как же местные жители? — задумчиво спросил Евгений.

— Для них это было так, как будто ничего не произошло. Крым это был курорт всесоюзного масштаба с большим количеством туристов, каждый день сменявших друг друга. Люди решили, что это была какая-то туристка с просторов необъятной нашей советской родины.

— И чем дело закончилось? − спросил Евгений, просматривая папку.

— Да, и это еще большая загадка в этой истории… Через три недели после обнаружения тела райотдел милиции загорелся.

— Невероятно, — произнесла Мария.

— Комиссия признала причиной неисправность электропроводки.

— А как отреагировал Кантарский? — спросил питерец.

— Когда истек срок содержания подозреваемых под стражей и их отпустили под подписку о невыезде, он ушел на больничный и заперся дома, пока через несколько месяцев его не перевели в родной Омск. Он, кстати был убежден, что райотдел подожгли местные уголовники, отомстившие за произвольные аресты их дружков.

— Правдоподобно, — сказала Райская.

— В этом есть смысл, да. Самое интересное в том, что архивы РОВД и комната вещдоков сгорели. Из предметов, найденных на месте преступления, осталась лишь горстка пепла.

— Черт… Так вы думаете, что между убийством и пожаром могла быть связь? — спросила Мария.

— Я не знаю… Это так и не было установлено. Скажем так, уничтожение вещественных доказательств и невозможность опознания тела способствовали тому, что дело было в конце концов закрыто.

— А каково ваше мнение по этому поводу? Как вы думаете, местные знали, кто эта девушка?

— Я могу ошибаться, но моя интуиция всегда подсказывала мне, что нет.

— Значит, это мог быть кто-то не из этих мест? — спросил Кротов.

— Я не знаю, Евгений. Я говорю тебе, я не могу быть уверен, но что-то подсказывает мне, что это было именно так. Девушка была вообще не крымчанка.

— Зачем же так убивать ее?

— Это вопрос ключевой, — произнес Барсуков. − Я был двадцатилетним, после армии, без какого-либо служебного опыта. А Кантарский и другие не только были бесполезны, но и усугубляли ситуацию, отталкивая от себя общество, которое и так не было склонно к сотрудничеству. Не говоря уже о том, что ни прокуратура, ни кто-либо другой никогда не беспокоился об этой девушке. У них были другие заботы.

— Отпечатки пальцев?

— Те немногие отпечатки пальцев, которые не были связаны с кем-то из нашего региона, ни к чему не привели. Конечно, мы сняли отпечатки и с девушки, но это была пустая трата времени.

— Что показало вскрытие?

— Девушке было от восемнадцати до девятнадцати лет. Причина смерти: кровотечение, вызванное глубоким порезом яремной вены. Горло было перерезано лезвием длиной не менее десяти сантиметров. Чистый, профессиональный порез.

— И я представляю, что это подтвердило версию генерала о том, что это сделал сельский житель, — сказала Райская. −Тот, кто пускал кровь домашним животным.

— Именно.

— Развалины храма у источника были основным местом преступления?

— Основным. По следам крови на камнях судмедэксперт определил, что девушка была убита там около полуночи.

— Значит, тело не сдвинули с места… Как вы считаете, это дело рук одного человека или нескольких? − спросил Евгений.

— Я всегда считал, что это был одиночка. Место было очень уединенное, поэтому этот человек мог спокойно провести ритуал, не торопясь, как говорят современные криминалисты, инсценировать.

— Разрез на спине? — произнесла Мария.

— Посмертный. Как и прибивание маски к лицу.

— Значит, жертву не пытали и на нее не нападали, — сделал вывод Кротов.

— Судя по заключению судмедэксперта, это не так. Убийство было явно жестоким, но без элементов садизма.

— Признаки сексуального насилия?

— Ноль. Девушка была девственницей… Единственными следами физического воздействия были потёртости на запястьях. Вероятно, ее связали сначала пеньковой веревкой, а затем проволокой. Больше при вскрытии ничего не обнаружилось.

— Токсикологические тесты? — спросила Мария.

— Из-за целого ряда бюрократических проблем и задержек со стороны лаборатории на их получение ушло несколько месяцев. Наконец, образцы крови оказались чистыми: ее не накачали наркотиками и не отравили.

Евгений и Мария обменялись многозначительными взглядами: как правило, работа с «глухарями» делами означала, что их трудно раскрыть из-за отдаленности событий во времени, исчезновения свидетелей и следователей (часто умерших) и разложения вещественных доказательств. В частности, это дело было омрачено весьма небрежным расследованием и рядом загадок, которые сгущались с годами. Поэтому немыслимо было полагаться на криминалистику, чтобы докопаться до истины.

— Когда дело было закрыто, что вы сделали? — задумался Кротов.

— Я пытался добиваться дальнейшего расследования.

— Вам его дали?

Барсуков горько улыбнулся и покачал головой.

— Нет, но меня перевели в Симферополь, наказав за то, что я осмелился подсказать начальству, что следует продолжать расследование.

Наступила тишина.

— Итак, результаты: расследование закрыли, вас перевели в Симферополь, все умыли руки, а психопат, убивший ее, остался на свободе? — подытожила Мария.

— Тот, кто убил ее, не был психопатом, — возразил Евгений.

— Неужели?

— Подумайте сами: каков клинический портрет психопата? — бросил Евгений в пространство, словно читал лекцию: манипулятор, нарцисс, патологический лжец, тщеславный, увлекающийся, интуитивный субъект, без совести, без эмпатии, ищущий внимания, легко скучающий, вероломный, когда ему противостоят, страдающий импульсивностью и хищническим инстинктом…

— Эй, ты практически описал моего бывшего, — сказала Райская, чтобы разрядить обстановку.

— Кроме шуток… Из картины, нарисованной Романом Игоревичем, и материалами дела, которые я успел прочитать, ничто не заставит меня поверить, что это может быть делом рук человека психопатического типа, −продолжал Кротов. − Здесь мы явно имеем дело с организованным, холодным и расчетливым убийцей, но его личность противоположна психопату. Он следует четкому ритуалу, которого придерживается со скрупулезной строгостью. Мне только непонятен тот факт, что он прибил жертве маску к лицу. Что это?

— Я в целом согласен с Евгением, — сказал Барсуков. − Он, конечно, хладнокровный монстр, но я не думаю, что им двигал какой-то хищнический инстинкт или сексуальное влечение.

— Мы знаем, как он убил, но не знаем, почему, и можем понять его мотивы, только расшифровав тотемический аспект ритуала, который он устроил, — продолжал Евгений.

— Прочитав тома энциклопедий? — спросила Мария, раздраженная профессорским тоном своего коллеги.

— Чтобы поймать такого убийцу, недостаточно понять, как он мыслит, нужно еще выяснить, во что он верит… Вы глубоко изучили дело, Роман Игоревич.