На мгновение Балдур задумался, было ли правильным решением поднять этот разговор именно сейчас? Он отогнал эту мысль прочь, так как и сам прекрасно знал ответ. Он вновь оказался на земле перед белой тряпочкой, на которой лежало его обмундирование. Всё будет хорошо, и как только они закончат, у них будет время поговорить. Он провел пальцами по острым колючкам и вновь удивился всем чудам и дивам, дарованных богами, и насколько ему повезло жить в этом славном краю. Земля возле поваленного временем и природой деревом показалось ему хорошим местом. Балдур оголил нож и вонзил его наполовину, после чего опустился на колено.

Из мешочка он достал руны, которые планировал использовать завтра и, сжав их в ладонях, рассыпал перед собой. Корка хлеба, головка лука и кусок вяленого мяса послужили хоть и не прекрасным подношением богам, однако он пообещал, что как только вернется, то восславит их как полагается настоящему славянину.

После разговора с Дэйной, Балдур закрыл глаза и представил, что мир перед ним просто испаряется, остаются лишь звуки и редкие запахи, что проникали в его сознание словно тоненькие дымки иной реальности.

«Мать земля, роженица всего живого и светлого, до восславятся твои ветви, да пустят корни вечные и мудрые в землю нашу славную. Не прошу тебя о жизни, не посмею долголетия, лишь славлю тебя, о Мать Великая. Лишь жажду объятий твоих, роженица всего живого и светлого.

Роде, Великий Отец, чьей воле был зачат народ славный. Славлю тебя и твой дух сокровенный. Не страшусь я одиночества, ведь знаю, что примешь ты меня в род свой, ежели пожелаешь. Слава, о великий, слава.

Перун. Громовержец чья воля крепче вселенной. Славлю тебя в этот день, славлю всем, чем жизнь одарила. Да будет вечно сверкать небо светом божественным, а рука моя остра как копье твое, воля крепка, что щит твой. Слава, Перун Громовержец, слава!

Марена. Хозяйка царства холодного и темного. Правительница зимы и морозов. Славлю тебя, и не боюсь смерти в день этот и не убоюсь пока он не наступит. Ежели будет воля твоя, забрать меня и пожелать перейти Смородинку, то сделаю это я с чистой душой. Да бережет твоё царство Чернобог, слава тебе, царица смерти и морозов.»

Слова Балдура постепенно затихали, как и его дыхание. Он резко открыл глаза и перед ним предстал тот самый перевал. Цель казалась настолько близка, что он мог ухватиться, но вместо этого пальцы беспомощно хватали воздух, едва касаясь холодного камня перевала. Это чувство сопровождало весь его путь с Велпоса до самого этого места, и всё что оставалось это сделать еще один шаг и наконец вцепиться в желаемое.

Вдруг вокруг всё померкло, в этот раз по-настоящему. Он все еще сидел перед алтарем, однако не ощущал абсолютно ничего, кроме кончиков своих пальцев. Ощущение было такое, словно он перешел в некий транс или просто уснул под теплым одеялом любящей матери.

Где-то вдалеке раздался глухой удар бубна, что нарастал с каждым шагом, будто одинокое сердце, давно покинувшее усталое тело. Однако не было в его ритме грусти или печали о былых временах, наоборот, оно успокаивало и чем ближе становилось, тем делалось теплее. Балдур почувствовал приятный запах, который был до боли знаком. Это был запах женского тела, не изуродованный и не испорченный искусственным ароматом.

Нечто столь настоящее и редкое, от чего ему захотелось повернуть голову и найти источник, но тело не слушалось. Под ритм бубна послышались легкие и мягкие шаги, могло показаться что они больше парили, и лишь нежно и любя касались пальчиками серебристой росы на траве. Балдур все еще сидел с протянутой рукой к горному перевалу, как вдруг его одарили прикосновением.

Он увидел перед собой пять молодых девушек, наряженных в белоснежные платья до пят, а их головы были украшены венками молодоженов. Ему показалось, что они шли через скромную опушку, навстречу своим будущим мужьям. Вправду, некоторые народы всё еще практиковали подобный ритуал, когда молодожены начинали свой путь с дальних краев леса навстречу друг другу и, встретившись, связывали свои души на поляне Рода, под взглядом богов.

Они остановились, и одна из них села напротив Балдура, надевая ему на голову венок. Он не знал её лица, как и лиц остальных. Они были для него такими же странниками, как и любой другой, однако пахло от них любовью и ничем больше. Он смог разомкнуть губы, чтобы произнести:

— Добра, путницы.

— И тебе, добрый путник, — с улыбкой ответила незнакомка.

— Не страшно ли самим ходить по лесам? Где мужья ваши?

Они улыбнулись:

— Идем мы к мужьям нашим, поём для богов, ведь лишь в этот день, они слышат каждое наше слово. Оберегают нас и не дадут в обиду.

Вдруг Балдур сказал то, чего сам не ожидал, от чего сердце забарабанило словно у мальчишки:

— А меня не отпоете?

— Так отпели уже, — ответила та, что сидела перед ним. — Мы лучше в путь песней отправим. Сегодня боги всё слышат, сегодня петь надо.

Они сели в круг, в центре которого оказался Балдур. Стервятник заметил, что внешне они казались сестрами, но не близняшками. Длинные прямые и кудрявые светлые волосы, большие голубые, зеленые и серые глаза. Прекрасный голос и нежное прикосновение.

Пели невесты настолько красиво и сладко, что Балдур почувствовал, как веки постепенно закрываются. Пели они о доме, о теплом и уютном очаге, семье, детях и любящих руках. Пели о местах родных, полянах священных и крае славном. Слова о прошлом и будущем смешивались в прекрасный поток, изобразить который можно было лишь песней. Только в ней хватало храбрости забыться, только в ней было лишь счастье и ни капли крови.

Балдур запоминал каждое слово, они становились для него своего рода напутствием, хоть он и понимал, что всё это не реально. Он вообще перестал себя чувствовать собой, будто сидел в чьем-то чужом теле и был лишь беспомощным наблюдателем. Зрителем чужой жизни.

С последними словами, голубоглазая невеста обняла его, оставляя после себя сосновый запах и сняла венок с головы. В этот момент сердце Балдура вновь застучало, а он потянулся к ней, будто к родной. Словно знал её всю свою жизнь, хоть и лицо было чужое. Они разом встали и поклонились в пояс мужчине, а затем не произнеся ни слова отправились в путь, уводя за собой сердечный ритм бубна.

— Добра тебе, путник, — послышалось вдалеке. — По…

Балдур резко пришел в себя сжимая в руках руны.

— Помер что ли? Эй, холоп, живой?

Стервятник услышал голос Сырника, который бросался в него маленькими камешками, с ветки белой сосны. Аури перестал лишь в тот момент, когда стервятник поймал один из них, что по ошибке или нет, должен был попасть ему в глаз.

— Хватит спать. Мы лагерь ставим, Мира просила передать чтобы хвороста и дров натаскал, да чтобы на всю ночь хватило.

— Сырник, — произнес он бережно.

— Иди к чёрту, паскуда, — ответил тот, сплюнув с ветки на землю и отправился обратно.

Он вновь остался один, перед алтарем и горным перевалом. С ним были лишь его мысли, твердые руки, крепкое сердце и непоколебимый дух. Он еще раз протянул руку в попытке схватиться за край горы, и то самое чувство вернулось к нему. Привычность или рутина, как называл её человек, для него она всегда была приятней всего. Скучная, серая, обыденная, благодаря которой, он всё еще жив. Сырник был прав, в своем сне он задержался больше нужного, закат не за горами. Скоро ночь, одна из самых темных, если он прав. Скоро сбор. Скоро всё начнется.

Скоро всё закончится…

37

В северных землях Бролиска опадали последние золотистые листья и, шурша под ногами путников, колоритно прощались до следующего года. Морозец игриво покусывал щеки и надоедливо колол кончики пальцев, а если глубоко вздохнуть и выдохнуть можно было поприветствовать холодный пар.

С каждым днем солнце задерживалось на небосводе все меньше, словно скрываясь от колющих морозов под тёплым одеялом. Оно укатывалось за сопки, уступая место ночи, и её правлению. С заходом солнца уже становилось опасно ночевать под открытым небом, только если не прижиматься друг к другу возле жаркого костра.